Андрей Белый - Симфонии

1. Была святая ночь. Последнее облачко истаяло в эмалевом небе.

2. Эмалевое небо горело в золотых звездах; улицы были пусты, чисты и белы.

3. Выйдя на балкон трехэтажного дома, можно было заметить два ряда золотых фонарных огоньков вдоль сонных улиц.

4. Вдали огоньки сливались в одну общую золотую нить.

1. Всю ночь горизонт не засыпал, но светился. Точно горела за горизонтом святая свечечка.

2. Точно молился за горизонтом всю ночь Иоанн Богослов, совершая пурпуровое таинство.

3. На горизонте стояла длинная, узкая, янтарная тучка.

4. Грустя, села сказка на высокий подоконник. Смотрела на янтарную тучку.

5. Ее красноватые волосы рассыпались по плечам, а в лицо ей светили золотые звезды.

6. Завтра она уезжала из Москвы и прощалась с грезами.

7…Точно горела за горизонтом святая свечечка.

8. Точно молился за горизонтом всю ночь Иоанн Богослов, совершая пурпуровое таинство.

1. Уже стоял белый Духов день. Все почивали в ясных грезах.

2. Только на балкон трехэтажного дома вышел человек, ни молодой, ни старый.

3. Он держал в руке свечу. Свеча горела белым Духовым днем.

4. Тут поднялся вихрь, хотя небо было безбрежно и ясно.

5. Серая пыль, крутясь, вставала длинными столбами.

6. Трубы пели и стонали, а свечка погасла в руках у стоящего на балконе.

7. Звук рога явственно пронесся над Москвой, а сверху неслись световые вихри, световые потоки белым Духовым днем.

1. Ветер дышал холодком. Изумрудные нивы склонялись, молясь лазурному утру.

2. Вдали чернела распашка.

3. То тут, то там попадалась лошадка, а за ней мужичок тащил плуг, переворачивая землю глубокими взрезами.

4. Мужички и лошадки были разные, но действие одно.

5. Обычному глазу здесь ничего не представилось бы, но внимательный наблюдатель рассудил бы иначе.

1. По пыльной дороге среди бледно-зеленой нивы ехала тройка. Ямщик в бархатной безрукавке понукал усталых лошадей.

2. В тройке сидел господин с белокурыми волосами в городском пальто. Он был обложен чемоданами.

3. Холодок замутил стекла его пенсне; и вот он снял протирать его, поглядывая по сторонам черными, подслеповатыми очами, напевая:

«Золотые, изумрудные, черноземные поля… Не скупа ты, многотрудная, терпеливая земля…»

4. Это было стихотворение Владимира Соловьева, а сидящий в тройке состоял поклонником почившего философа.

5. Вот ехал, ехал аскет золотобородый к брату своему в имение отдыхать после зимней сумятицы.

6. Вот он поглядывал вокруг себя и на нивы подслеповатыми черными очами, шепча: «Изумрудные поля… Прекрасно выразился Владимир Сергеевич…

Ну ведь совсем изумрудные!..»

7. Но его удивление не разделял кучер в бархатной безрукавке; он чмокал губами и понукал лошадей.

1. От времени до времени проезжали вдоль запашек. То тут, то там показывалась лошадка, а за ней мужичок тащил плуг, переворачивая землю глубокими взрезами.

2. Мужички и лошадки были разные, но действие одно.

3. Вот огромный дед — сутулый богатырь — топтал лаптями свежевзрезанную землю, поспешая за плугом.

4. Вот то же проделывал хилый мужичонко, потрясая намеками бороды.

5. Мужички и лошадки были разные, но действие одно.

1. Иногда равнина прорезывалась глубокими оврагами, представляя из себя высокое плоскогорье.

2. Было что-то буддийское в этом чередовании равнин и оврагов.

3. Вспоминалось больше прошлое, чем настоящее. Это прошлое было монгольское прошлое.

4. Так по крайней мере полагал аскет золотобородый, восседавший среди чемоданов.

5. Он шептал про себя: «Вот она русская грусть и русская беспредметность…»

6. А сверху солнце уже напекало ему затылок за дерзостную мысль.

1. Он видел величественные обломки прошлого, а из прошлого воздвигалось будущее, повитое дымными пеленами.

2. Он полагал, что завершение синтетического периода той или иной культуры требует личности; только рука великого учителя может завязать последние узлы, соединить цветные ленты событий.

3. Он думал — отсиял свет на западе и темнокрылая ночь надвигалась из-за туманного океана.

4. Европейская культура сказала свое слово… И это слово встало зловещим символом… И этот символ был пляшущим скелетом…

5. И стали бегать скелеты вдоль дряхлеющей Европы, мерцая мраком глазных впадин.

6. Это он думал, но получил толчок: дорога представляла из себя ухаб за ухабом, а золотобородый аскет сказал себе: «Терпение».

7. «Терпение», потому что на востоке в золотых чашах еще волновалась горячая кровь, а кругом чаш стояли гиерофанты, и синее благовоние возлетало к небу под звук бряцающих кадил.