Константин Случевский - Поэмы

Чтобы не вдруг меня смерть посетила;

Чтобы покаяться время мне дать…

Стала заступница смерть отгонять!

Хату твою из земли подняла,

Словно не я, а она подошла!

Прямо на самом том месте явилась,

Где мне сырая могила открылась…

Значит, для смерти душа не созрела,

Грех мой не выхожен странствием тела!..»

Грех!.. Это слово чуть-чуть прозвучало

И, отделившись от прочих, — отстало…

Быстро и часто старуха крестилась…

Снежная вьюга все яростней злилась!

В двери стучалась, окошком трясла,

Ревмя ревела, все петли рвала!

Будто бы грешные души какие,

Малые души и души большие,

Силы бесплотные, к аду присчитаны,

Неупокоены и не отчитаны,

Бились неистово и распинались,

В хату гурьбою ворваться старались!..

Красноречива, но с виду проста

Простонародья родная черта:

Тех не расспрашивать, к слову не звать,

Кто не желает чего рассказать.

Эту черту в нем столетья питали,

Многое с детства таить приучали;

Тут, да тогда, приходилось молчать,

Свой ли, отцовский ли стыд укрывать.

Ну и расспросов в народе не любят,

Редко о чем загалдят, да раструбят…

Так и теперь со старухою было:

Грех, значит, есть, а какой — не открыла;

Сам же Андрей расспросить не хотел.

Только поутру, как день засерел,

Вышел он снег от дверей отгребсти,

Дров наколоть и воды принести;

К дому вернулся с дровами, глядит:

Крестик на двери наружной прибит!

Вспомнил он, как из метели вчерашней,

Друг друга резче, смелей, бесшабашней,

Клики гудели, росли и серчали,

Словно как духи какие стонали,

Чуяли rpex! И сбегалися к двери,

Будто на падаль полночные звери! -

Крестик теперь над дверями повешен:

Смолкнет нечистый, хотя он и бешен;

Крестик господень его остановит;

Он хоть не слышно, а все славословит!

Страшная, злая стояла зима!

В елях построив свои терема,

Резвых кикимор к ветвям пригвоздила,

Нежным снежком их хребты опушила;

Юрких русалок опасный народ

Спрятала в тину, в коряги, под лед;

Леших одних допустила бродить,

Робких людей по лесам обходить.

Дни обрубила зима, не жалея!

Только что солнце заблещет, краснея,

Вслед за ним тянется хмурая тьма:

«Я, говорит, заблещу и сама!..»

Ночь выступает во всю вышину,

Звезды сзывает гореть и луну

И рассыпает, куда ни взгляни,

Зеленоватые блестки, огни…

Зимняя ночь! Ты глубоко светла!

Чья ж это ласка тебя нам дала?

Кто, в утешенье угрюмого края,

Дал тебя северу, ночь голубая?!

Только одна ты по росту степям,

Шире ты их — обняла по краям.

В вас, ночи долгие, ночи хрустальные,

Вволю наплакаться могут печальные;

Вволю натешиться могут распутные,

Вечными кажутся скорби минутные!

Мыслью, блуждающей мрачно, тревожно,

В вас до безумья додуматься можно!

А немоты в вас, глухого молчания —

Хватит с избытком покрыть все страдания!..

Это ль не милость судьба нам дала,

Чтобы по Сеньке и шапка была,

Чтобы да в том же краю процветали:

Долгие ночи — большие печали!

Изо дня в день старики наши жили,

Чаще, чем прежде, они говорили.

Много того, что Андрей услыхал,

Он от рожденья и вовсе не знал…

Очень Прасковья его удивила,

Как в разговоре ему сообщила,

Будто во многих больших городах

Воздух какой-то горит в фонарях;

В те фонари ничего не вливают,

Ну, а как вечер придет — зажигают.

Слышал он также о царских смотрах,

Как ходит гвардия в красных грудях,

Как между войск у царя есть такие:

Птицы на шапках сидят золотые,

Сами солдаты в кольчуги закованы,

Лошади их серебром перекованы.

Спрашивал сам у Прасковьи Андрей:

Много ль видала железных путей,

Правда ль, что тянутся вдоль по ним паром,

Катятся вслед за большим самоваром?

Что называется новым судом?

Летом частенько он слышит о нем!

Как там в судах господа заседают,

Имя немецкое, всех защищают?

Также присяжных ему объясни:

Судьи не судьи, так кто же они?

Впрочем, не та и не эта затея

Больше всего занимала Андрея.

Больше любил он вопросы духовные!

Как богом созданы силы верховные?

Как бог нам душу, спасенье ей дал?

Все это знать он хотел и — не знал.

Ну и была тут Прасковья готова

Все Объяснять хорошо и толково!

Тут она ясно, как день, излагала,

Не говорила ему, — а вещала.

Целые книги Четии-Миней

Все наизусть были ведомы ей.

Речи Прасковьи уверенны были:

Ею пророки, отцы говорили!