Вячеслав Иванов: Младенчество

Бросает краски — все живей.

Отцовский лик душа находит;

Стоят, всклокочены, власы;

А карандаш в руке выводит

Рисунка детского красы;

И тянется бумажной степью

По рельсам поезд; длинной цепью

Он на колесиках катит;

Метлой лохматой дым летит.

Стихи я слышу: как лопата

Железная, отважный путь

Врезая в каменную грудь,

Из недр выносит медь и злато,-

Как моет где-то желтый Нил

Ступени каменных могил,-

Как зыбью синей океана,

Лишь звезды вспыхнут в небесах,

Корабль безлюдный из тумана

На всех несется парусах…

Слов странных наговор приятен,

А смысл тревожно непонятен;

Так жутко нежен стройный склад,

Что все я слушать был бы рад

Созвучья тайные, вникая

В их зов причудливой мечтой.

Но чудо и в молве простой,

Залетной бабочкой сверкая,

Сквозит… Увижу ль, как усну,

Я «франко-прусского войну»?..

Большой Театр! Я в эмпиреи

Твои восхищен, радость глаз!

Гул, гомон, алые ливреи,

Пылающий и душный газ;

От блесков люстры до партера

Вертящаяся в искрах сфера,

Блаженств воронка, рая круг…

И чар посул — узывный звук

(Как рог пастуший, что улыбкой

Златого дня будил мой сон) —

За тайной лавров и колонн,

Живых на занавеси зыбкой…

Взвилась: я в негах утонул,

Как будто солнца захлебнул.

В Музей я взят — и брежу годы

Всё небылицы про Музей:

Объяты мраком переходы,

И н них, как белый мавзолей,

Колосс сидящий — «Моисея»…

Воображенье в сень Музея

Рогатый лик перенесло,

С ним память плавкую слило.

В «Картинах Света» [2] Старинный альманах. списан демон,

Кого не мертвой глыбой мнил

Ваятель, ангел Михаил. [3] Микель-Анджело.

Бог весть, сковал мне душу чем он

И чем смутил; но в ясный мир

Вселился двойственный кумир.

Везет на летние гостины

Меня в усадьбу мать, к родне;

Но стерлись сельские картины,

Как пятна грифеля, во мне,

Дать сахар в зев Шаро не смея.

Роняю дань. Как два пигмея,

Кузены, взрослые в игре,

Мельтешат на крутой горе.

Те впечатленья — крутосклонный

Зеленый горб да черный пес,-

Вот всё, что я домой привез,

Где ждал меня мой конь картонный

И ржаньем встретил седока,

Где мучила отца тоска —

И страх томил: бродили стуки,

Всё в доме двигалось само…

Бесплотные в потемках руки

Его касаются… Ярмо

Неотвратимого удела

Над матерью отяготело…

Еще ходить на службу мог,

Но чах отец, слабел — и слег,

«Нить скоро Парка перережет»-

Пророчат измененный лик,

Мелькнувший за окном двойник,

Железный над постелью скрежет.

В накате ищут, меж стропил —

Когтей таинственных и пил.

Не знал я ни о чем: обитель

Невинных снов была ясна.

Но стал у ложа Посетитель

И будит отрока от сна.

И вдруг, раскрыв широко очи,

Я отличил от мрака ночи

Тень старца. Был на черном он

Отчетливо отображен,

Как будто вычерчен в агате

Искусной резчика иглой…

Тот образ, с вечною хвалой,

И ныне, на моем закате,

Я — в сердце врезанный — храню

И друга тайного маню.

О, гость младенческих пожинок,

Блюститель горний райских жатв!

Кто был ты, странный? Русский инок?

Иль брат иных обетных клятв?

В скуфье, с бородкой, в рясе черной,

В меня вперяя взгляд упорный,

О чем пророчески грустил?

Что дальним дням благовестил?

Напутствовал на подвиг темный

Ты волю темную мою?

Икону ль кроткую свою

В душе мятежной и бездомной

Хотел навек отпечатлеть,

Чтоб знал беглец, о чем жалеть,-

Чтоб о родимой Фиваиде,

Кто в мир шагнул, за скитский тын,

И, лика Божия отыде, —

Воспомнил в день свой, блудный сын?

Глядел я долго на монаха —

И, схвачен судорогой страха,

Вскричал, как тонущий. И сир,

Как плач родившегося в мир,

Был крик земной, Родная ласка

Меня покрыла. Любо мне.

«Приснилось что?» — «Нет, не во сне

Его я видел». — «Али сказка

Помнилась?» — «Нет, он жив», — «Но кто ж

Твой старичок? И с кем он схож?»

В скуфье владыку Филарета,

Святых показывает мать:

Иконы нет, и нет портрета,

Где б глаз мой сходство мог поймать

С ночным, неведомым пришельцем:

Один я остаюсь владельцем

Нежуткой тайны черт живых,