Марина Цветаева - Стихотворения 1916-1920 годов

Есть подвиги. — По селам стих

Не ходит о их смертном часе.

Им тесно в житии святых,

Им душно на иконостасе.

Покрепче нежели семью

Печатями скрепила кровь я.

— Так, нахлобучив кулаком скуфью

Не плакала — Царевна Софья!

<1920>

Вся жизнь твоя — в едином крике:

— На дедов — за сынов!

Нет, Государь Распровеликий,

Распорядитель снов,

Не на своих сынов работал, —

Бесам на торжество! —

Царь-Плотник, не стирая пота

С обличья своего.

Не ты б — всё по сугробам санки

Тащил бы мужичок.

Не гнил бы там на полустанке

Последний твой внучок. [21] В Москве тогда думали, что Царь расстрелян на каком-то уральском полустанке (примеч. М. Цветаевой).

Не ладил бы, лба не подъемля,

Ребячьих кораблёв —

Вся Русь твоя святая в землю

Не шла бы без гробов.

Ты под котел кипящий этот —

Сам подложил углей!

Родоначальник — ты — Советов,

Ревнитель Ассамблей!

Родоначальник — ты — развалин,

Тобой — скиты горят!

Твоею же рукой провален

Твой баснословный град…

Соль высолил, измылил мыльце —

Ты, Государь-кустарь!

Державного однофамильца

Кровь на тебе, бунтарь!

Но нет! Конец твоим затеям!

У брата есть — сестра…

— На Интернацьонал — за терем!

За Софью — на Петра!

Август 1920

Есть в стане моем — офицерская прямость,

Есть в ребрах моих — офицерская честь.

На всякую муку иду не упрямясь:

Терпенье солдатское есть!

Как будто когда-то прикладом и сталью

Мне выправили этот шаг.

Недаром, недаром черкесская талья

И тесный ремéнный кушак.

А зóрю заслышу — Отец ты мой рóдный! —

Хоть райские — штурмом — врата!

Как будто нарочно для сумки походной —

Раскинутых плеч широта.

Всё может — какой инвалид ошалелый

Над люлькой мне песенку спел…

И что-то от этого дня — уцелело:

Я слово беру — на прицел!

И так мое сердце над Рэ-сэ-фэ-сэром

Скрежещет — корми-не корми! —

Как будто сама я была офицером

В Октябрьские смертные дни. [22] NB! Эти стихи в Москве назывались «про красного офицера», и я полтора года с неизменным громким успехом читала их на каждом выступлении по неизменному вызову курсантов.

Сентябрь 1920

Об ушедших — отошедших —

В горний лагерь перешедших,

В белый стан тот журавлиный —

Голубиный — лебединый —

О тебе, моя высь,

Говорю, — отзовись!

О младых дубовых рощах,

В небо росших — и не взросших,

Об упавших и не вставших, —

В вечность перекочевавших, —

О тебе, наша Честь,

Воздыхаю — дай весть!

Каждый вечер, каждый вечер

Руки вам тяну навстречу.

Там, в просторах голубиных —

Сколько у меня любимых!

Я на красной Руси

Зажилась — вознеси!

Октябрь 1920

Было дружбой, стало службой.

Бог с тобою, брат мой волк!

Подыхает наша дружба:

Я тебе не дар, а долг!

Заедай верстою вёрсту,

Отсылай версту к версте!

Перегладила по шерстке, —

Стосковался по тоске!

Не взвожу тебя в злодеи, —

Не твоя вина — мой грех:

Ненасытностью своею

Перекармливаю всех!

Чем на вас с кремнем-огнивом

В лес ходить — как Бог судил, —

К одному бабьё ревниво:

Чтобы лап не остудил.

Удержать — перстом не двину:

Перст — не шест, а лес велик.

Уноси свои седины,

Бог с тобою, брат мой клык!

Прощевай, седая шкура!

И во сне не вспомяну!

Новая найдется дура —

Верить в волчью седину.

Октябрь 1920

Не называй меня никому,

Я серафим твой, легкое бремя.

Ты поцелуй меня нежно в темя,

И отпусти во тьму.

Все мы сидели в ночи без света.

Ты позабудешь мои приметы.

Да не смутит тебя сей — Бог весть! —

Вздох, всполохнувший одежды ровность.

Может ли, друг, на устах любовниц

Песня такая цвесть?

Так и иди себе с миром, словно

Мальчика гладил в хору церковном.

Духи и дети, дитя, не в счет!

Не отвечают, дитя, за души!

Эти ли руки — веревкой душат?

Эта ли нежность — жжет?

Вспомни, как руки пустив вдоль тела,

Закаменев, на тебя глядела.

Не загощусь я в твоем дому,

Раскрепощу молодую совесть.

Видишь: к великим боям готовясь,

Сам ухожу во тьму.

И обещаю: не будет биться

В окна твои — золотая птица!

25 ноября 1920

Твои знамена — не мои!