Арсений Ровинский: Незабвенная [Избранные стихотворения, истории и драмы]

. Успешные нарративы прогресса, экономического роста и увеличения благосостояния для всех и каждого, поддерживающие гегемонию капитализма, внезапно оказались поставленными под сомнение: capitalism doesn’t work, как убеждали мир протестующие на Уолл-стрит в 2011-м. Если формулировать это немного иначе, к людям пришло понимание того, что капитализм ведет себя подобно еще одному экстрактивному экономическому институту (по Дарону Аджемоглу [10] Дарон Аджемоглу, Джеймс А. Робинсон. Почему одни страны богатые, а другие бедные. Происхождение власти, процветания и нищеты. — М.: АСТ, 2015. ), основывающему свое влияние на извлечении и реализации (ограниченным кругом лиц) некоего уникального ресурса; но, в отличие от, например, габсбургского серебра или путинской нефти, для мирового капитала таким ресурсом стала экосфера всей планеты . Собственно, ограниченность этого уникального ресурса и находится сейчас в центре глобальной повестки; мир занят обсуждением проблем капиталоцена [11] Anthropocene or Capitalocene? Nature, History, and the Crisis of Capitalism / Edited by Jason W. Moore. — PM Press, 2016. , шестого (инициируемого человечеством) великого вымирания видов [12] Dipesh Chakrabarty. Humanities in the Anthropocene: The Crisis of an Enduring Kantian Fable // New Literary History, Volume 47, Numbers 2 & 3, Spring & Summer 2016. , совершаемого элитами экологического предательства [13] Бруно Латур. Новый Климат. Пер. с англ. PastichProject, 22.04.2017. https://www.facebook.com/notes/pastiche-project/бруно-латур-новый-климат/1864490520429586/ и так далее.

2015-й оказался первым годом, когда средняя температура поверхности земли на один градус Цельсия превысила уровень температуры доиндустриальной эпохи, приблизив нас, таким образом, к преодолению порога в два градуса — Рубикона, который, как считается, мы не должны пересекать, если хотим избежать того, что Рамочная конвенция ООН об изменении климата (РКИК) 1992-го года описала как «опасное человеческое вмешательство в климат» [14] Chakrabarty. Op. cit. P. 377. .

Постепенно сложившееся понимание ситуации примерно таково: ввиду того, что ресурс земной экосферы практически исчерпан, нас с высокой вероятностью ожидает мрачное и злое будущее, более турбулентное и более бедное; и нам уже сейчас надо учиться жить на развалинах и руинах капитализма в мире без экономического роста . Что любопытно, кажется, именно эту невеселую перспективу исследуют (в типичной для них «тихой» манере) последние стихотворения Арсения Ровинского.

Речь здесь даже не о том, что Ровинский рисует нам мир, полный региональных конфликтов, полувоенного выживания и повсеместной разрухи; мир, где кто-то штурмует Москву, кто-то ест жареного варана, а кто-то пугает на пляже ча́ек. Скорее, куда более важно общее ощущение растерянности и бессилия , проницающее тексты поэта.

Как бы выглядел капитализм, если не воспринимать экономический рост как данность? Выглядел бы он лоскутно: накопление капитала возможно, потому что капиталу свойственно производить стоимость без всякого плана, то есть рывками [15] Анна Левенхаупт Цзин. Гриб на краю света. О возможности жизни на руинах капитализма. — М.: Ad Marginem, 2017. Стр. 20. .

Стихотворения Ровинского и являются в первую очередь такими рывками (речи) и лоскутами (текста); их важнейшая стилистическая особенность в том, что они очень маленькие , они никогда не могут вырасти — ибо эпоха роста осталась позади.

Лишь один характерный пример:

Бóльшая часть этого стихотворения — переиначенная строфа из Сергея Гандлевского («„Пидарасы“, — сказал Хрущев. / Был я смолоду не готов / Осознать правоту Хрущева, / Но, дожив до своих годов, / Убедился, честное слово» [16] Сергей Гандлевский. Конспект: Стихотворения. — СПб.: Пушкинский фонд, 1999. Стр. 42. ); казалось бы, заявленная логика переосмысления цитаты сулит поэту множество находок и открывает множество путей — можно примерно представить, какое пестрое полотно развернули бы здесь условные «авторы-постмодернисты» девяностых годов двадцатого века. Но в том-то и дело, что Ровинский не отталкивается от этой цитаты для дальнейшего продвижения и развертывания текста — он вообще не двигает текст дальше. Удивительная особенность Ровинского заключается как раз в том, что теперь он заканчивает там, где другие авторы только начинали . Советское наследие, традиции центона, теории интертекстуальности — все это не является более гарантом роста, не помогает развивать тему, не работает и не может работать в принципиально новых реалиях, исследуемых Ровинским. Нет сил расти и развиваться ; стихотворения Ровинского постоянно топчутся на месте, постоянно повторяют одно и то же: «едим мои любимые чёрные макароны/ чёрные макароны», «где тополя огромные/ где огромные тополя», «и даже в Пловдиве в Пловдиве даже».

Читать дальше