Виктор Цой: Музыка волн, музыка ветра

Витя очень неудачно распределился в Пушкин, куда нужно было мотаться к восьми часам утра. К тому же его почему-то оформили не резчиком, а реставратором лепных потолков, а это означало, что нужно целыми днями торчать на стремянке под этими самыми потолками. С потолка, конечно же, сыпалась дореволюционная пыль, от которой у Вити трескалась кожа на пальцах. Его любимое занятие — гитара — потихоньку стало напоминать пытку. Но он все-таки играл каждый день. Пальцы кровили. Витя пошел к врачу. Ему опять «повезло». В кабинете таращили глаза штук пятнадцать молоденьких практиканток. Вместо рук у Вити стали осматривать живот и спину. Слава Богу, дальше этого дело не пошло. По поводу рук не глядя выписали какую-то мазь. Мазь тоже не помогла.

Тем не менее гитара звенела все время. И как-то раз слякотным вечером, вернувшись с работы, я познакомилась с «Последним героем».

Рыба с Цоем затеяли новую запись. По чьей-то наколке они познакомились с одним театральным звукорежиссером, который из каких-то своих соображений помогал некоторым музыкантам. Разыскали барабанщика, которым оказался Валера Кириллов, впоследствии барабанщик ЗООПАРКА. Было записано несколько вещей, но что-то не сложилось. Поначалу Вите все очень нравилось, но потом он как-то быстро к этому остыл. Однако несколько вещей все же были закончены. По странному стечению обстоятельств единственная бобина с фонограммой сохранилась именно у Кириллова, с которым сразу после той записи пути разошлись.

Жизнь наша в неуютном чужом жилище протекала очень тихо. Витя маялся с реставраторством монархических потолков, а мне целыми днями приходилось довольствоваться колоссальным интеллектом цирковых артистов. Гости к нам, не в пример следующему пристанищу, забредали редко. И очень нервировало условие, заранее поставленное хозяевами, — мы должны были убраться из квартиры перед самым Новым годом.

Как-то раз из Москвы приехал Рыженко. Я помню это потому, что в тот вечер Цой спел нам новую песню. Это был «Дождь для нас».

Новый, восемьдесят третий год встречали скверно. У Вити еще не зажили руки, меня донимала зубная боль. В общем-то, это плохая примета — болеть в новогоднюю ночь. Но мы в приметы тогда не верили. Однако к концу того года, который встретили болячками, пришлось поверить. Год был «моим» по восточному гороскопу и тем самым вселял надежду на какое-то везение. В результате же это было для нас самое бестолковое и нервное время с мизерными творческими результатами для Цоя. К концу года мы оба оказались в больницах, причем я чуть не загнулась. На примере «моего» года Витя стал очень осторожно относиться к «своему». Ведь он был Тигр, а в тигрином гороскопе сказано, что эти люди не часто доживают до зрелых лет.

В середине января мы переехали в другую квартиру, которую сняли на Охте. Туда приходило такое множество народа, что всех и не вспомнить. Пусть простят меня те, кого я забыла.

Витя так достал своего мастера-начальника абсолютно наплевательским отношением к монархическим потолкам, что тот отпустил юного реставратора на все четыре стороны. И дальше его занесло в какой-то садово-парковый трест, где он резал скульптуру для детских площадок. Тоже не особенно усердствуя. Он тогда больше увлекался резьбой нэцке и делал их настолько мастерски, будто учился этому искусству долгие годы у восточных мастеров. Вырезанные фигурки он щедро дарил, и сейчас, приходя к старым друзьям, я вижу эти маленькие осколки памяти.

Дом, где мы жили, стоял на проспекте Блюхера. БГ очень ловко перевел первую часть фамилии на русский, а вторую — на нецензурный. Получилось очень смешно, мы только так ее и называли. Название очень соответствовало красотам микрорайона и нашему тогдашнему достатку. Чаще всего денег в кармане не обнаруживалось.

Однако Борис Борисович с невероятной настойчивостью «нарывал» к каждым выходным пятнаху, чтобы явиться к нам в пятницу вечером, когда мы уже сидели без ног от трудовой недели, с двумя авоськами сухого, как правило, красного вина. Начинался настоящий уик-энд с пусканием пиалы по воде, с бесконечными разговорами и пением песен друг другу или тому, кто еще не спал, или вообще никому.