Федор Тютчев - Том 1. Стихотворения 1813-1849

Н.А. Некрасов так отозвался об этом произведении: «Чрезвычайно нравится нам у г. Ф.Т., между прочим, следующее стихотворение, странное по содержанию, но производящее на читателя неотразимое впечатление, в котором он долго не может дать себе отчета» ( Некрасов . С. 218). Он полностью процитировал стихотворение. С.С. Дудышкин в рецензии на Изд. 1854 выделил тоже его, как произведение, обозначающее своеобразие «души поэта» ( Отеч. зап. С. 56). Об этом своеобразии пишет И.С. Аксаков. Он процитировал первые шесть строчек в контексте рассуждений о личности поэта: «...его я уничтожалось и подавлялось в нем <...> сознанием недосягаемой высоты христианского идеала и своей неспособности к напряжению и усилию. Потому что рядом с его, так сказать бескорыстною , безличною жизнью мысли, была другая область, где обретал он самого себя всецело, где он жил только для себя, всею полнотою своей личности. То была жизнь сердца, жизнь чувства, со всеми ее заблуждениями, треволнениями, муками, поэзией, драмою страсти; жизнь, которой, впрочем, он отдавался всякий раз не иначе, как вследствие самого искреннего, внезапно овладевшего им увлечения,— отдавался без умысла и без борьбы. Но она была у него про себя, не была предметом похвальбы и ликования, всегда обращалась для него в источник тоски и скорби и оставляла болезненный след в его душе» ( Биогр . С. 46). Дальнейшее рассуждение биографа привело его к стих. «О, вещая душа моя...» и выявлению «тягостного раздвоения» в бытии поэта: его ум и совесть разоблачали перед ним противоречие «между признаваемым, сочувственным его душе нравственным идеалом и жизнью, между возвышенными запросами и ответом».

В.Я. Брюсов рассмотрел стихотворение в контексте с «Silentium!» (см. коммент . к этому стих. С. 380): «В полном согласии с этим своим учением Тютчев говорил о себе: «Душа моя, элизиум теней! / Что общего меж жизнью и тобою?» Это второй полюс миросозерцания Тютчева. Отправляясь от принятия всех проявлений жизни, от восторженного «пристрастия» к матери-земле, Тютчев кончает как бы полным отрицанием жизни. Прекрасен мир, но истинная сущность его красоты недоступна человеку, который лишь напрасно порывается к ней» ( Изд. Маркса . С. XLII).

Контекстом стихотворения оказывается «Silentium!», «Сижу задумчив и один...», «Душа хотела б быть звездой...» и, наконец, «О, вещая душа моя...»; они объединяются исповедальным мотивом, противопоставлением духовного бытия и бездуховной толпы, мотивом светлого минувшего, сердечных утрат, тоски о былом, душевной устремленности к светлым «призракам», звездам, а в конечном итоге — христианским идеалам.

Элизиум — местопребывание блаженных душ в царстве теней ( античн. мифол .)

Автограф — РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 17. Л. 2 об.

Первая публикация — Совр . 1837. Т. VI. С. 398, под общим названием «Стихотворения, присланные из Германии», под № XXVII, с общей подписью «Ф.Т.». Затем — Совр . 1854. Т. XLIV. С. 21; Изд. 1854 . С. 41; Изд. 1868 . С. 46; Изд. СПб., 1886 . С. 133 (под названием «Ротенбург»); Изд. 1900 . С. 113.

Печатается по автографу.

Автограф на обороте листа — прозаическая пейзажная зарисовка: описаны чистое небо, горы, облака, грозы, радуга, блестящая зелень, омытая дождем, солнечный свет — детали пейзажа, входящие в разные стихотворения, в том числе и в стих. «Над виноградными холмами...». Как видно, Тютчеву не чуждо стремление передавать эстетические переживания природы одновременно в стихах и в прозе (см. его письма). Но если пейзаж в прозе более конкретен и чисто созерцателен, хотя и не чужд психолого-эстетических обобщений, то пейзаж в стихах живописнее, богат красками, полон философской мысли, даже своеобразного религиозного переживания. Первая строфа отделена от второй чертой. Слова «Храм» (8-я строка) и «Тишина» (16-я строка) написаны с прописной буквы.

Списки (2) — в Сушк. тетради (с. 82) и Муран. альбоме (с. 99). В обоих тексты не разделены на строфы.

В прижизненных изданиях и в Изд. СПб., 1886 печаталось без выделения строф, но в Изд. М., 1886 и в Изд. 1900 строфы выделены, как и в дальнейших публикациях.

Датируется 1830-ми гг.; в начале мая 1836 г. послано Тютчевым И.С. Гагарину.

Впервые отозвался о стихотворении С.С. Дудышкин. Он полностью процитировал его и прокомментировал: «Мотив не новый, но он именно потому и дорог нам, что мы знакомы с ним давно, что помним его еще со времени лучшего из наших поэтов. Между тем вы не скажете, конечно, чтоб это было подражание: вы найдете лишь одинаковое чувство, вызванное одинаковым положением» ( Отеч. зап . С. 59). Рецензент имеет в виду художественный опыт романтика Жуковского с его поэтически-религиозными настроениями. С.Л. Франк, анализируя особое направление космического чувства у поэта — «дольнее» — «горнее», обращается к стихотворению «Над виноградными холмами...»: «То, что влечет нас к горнему, есть тишина, чистота, свет — стихия чистого, незнойного, успокоительного света...» ( Франк . С. 24). Им процитирована полностью вторая строфа с выделением слов «легче», «пустынно-чище», «немеет», «лишь жизнь природы там слышна», «праздничное», «тишина». В подчеркнутой строке «лишь жизнь природы там слышна» звучит мотив, определяющий своеобразие тютчевского восприятия противоположности между «горним» и «земным»: включение «горнего» также в состав природы , более того— обнаружение именно в нем чистейшего, ничем не запятнанного проявления последней сущности «жизни природы». Тихая, пустынно-чистая, легкая, праздничная горняя сфера, в которой уже нет места для смертной жизни, есть именно область, где слышна «жизнь природы». Он связал это стихотворение с другим — «И гроб опущен уж в могилу...».