Федор Тютчев - Том 2. Стихотворения 1850-1873

Первая публикация — Совр. 1854. Т. XLIV. С. 37–38. Вошло в Изд. 1854. С. 37; Изд. 1868. С. 142; Изд. СПб., 1886. С. 186; Изд. 1900. С. 192.

Печатается по первой публикации. См. «Другие редакции и варианты». С. 283 * .

Датируется 1852 г. по списку Альбома Тютчевой.

Г. И. Чулков, восстанавливая историю публикации стихотворения, отметил: «Тургеневский текст перепечатал Аксаков в 1868 г., изменив 7-ю строку. А. Н. Майков в 1886 г. напечатал пьесу, поставив под текстом дату — 1852. В майковской редакции пьеса появилась и у А. А. Флоридова в 1900 г.» ( Чулков II. С. 335). Таким образом, после первой публикации и Изд. 1854 произошло одно изменение: в 7-й строке «постыдилась» было заменено на «устыдилась». Другое текстологическое истолкование стихотворения (с ориентацией на Сушк. тетрадь как восходящую к автографу) см.: Изд. 1987. С. 396.

Чулков первый предположил, что стихотворение «очевидно, относится» к Е. А. Денисьевой ( Последняя любовь. С. 40). Этому предшествовало указание Р. Ф. Брандта на то, что «с этой пьесой надо сравнить и стихотворение «О, как убийственно мы любим…» ( Материалы. С. 54). Хронологическая близость, мотивы «судьбы» и «толпы» («Судьбы ужасным приговором…», «Толпа, нахлынув, в грязь втоптала / То, что в душе ее цвело…») превращают стихотворения в лирическую дилогию, крепко спаянную со всем «денисьевским» циклом.

Образ жестокой «толпы», генетически связанной с пушкинским стих. «Поэт и толпа» (для Тютчева великая любовь сродни великому искусству), отражает то, что происходило в жизни Денисьевой. «Гнев отца ее не знал пределов и много содействовал широкой огласке всей этой истории, которая, впрочем, не могла не обратить на себя общего внимания по видному положению в свете обоих действующих лиц <���…>; бедную Лелю все покинули, и прежде всех сам Тютчев; отец не хотел ее больше знать и запретил всем своим видаться с нею, а из бывших ее подруг осталась ей верна одна лишь Варвара Арсеньевна Белорукова», — свидетельствовал А. И. Георгиевский ( ЛН-2. С. 110). «Разочарование было в жизни вообще, которая казалась суровой и безжалостной. Люди не простили ей ее «беззаконной любви», — писал Чулков ( Последняя любовь. С. 40). «Правда, роман поэта с Денисьевой был встречен в обществе неодобрительно», — подчеркнул В. В. Тютчев (Тютчев Ф. И. Избранные стихотворения. Вступительная статья В. В. Тютчева. Нью-Йорк, 1952. С. VI).

В атмосфере конфликта с «обществом» создавался образ «толпы», что вызвало вспышку сатирической гиперболизации в финальном стихе. Эта вспышка подготавливалась и лирическим образом «души», в поэтике которого заметна опора на философию Якоба Бёме, почитавшегося Тютчевым одним «из величайших умов, которые когда-либо проходили земное поприще» ( ЛН-1. С. 501). Согласно Бёме, человеческая душа пребывает в раздвоении: с одной стороны, «она имеет в себе источник свой также извне, через воздух; и господствует в ней Дух Святой по тому роду и образу, как Он все наполняет, и как все — в Боге, и сам Бог — все» (Бёме Я. Аврора, или Утренняя заря в восхождении. СПб., 2000. С. 38–39), а с другой — «душа имеет свой источник также и из природы, в природе же есть злое и доброе, а человек в результате греха вверг себя в природную яростность, так что душа его ежедневно и ежечасно оскверняется грехами, то и познание души только частично; ибо природная ярость господствует теперь также и в душе» (там же. С. 39). Эта философская аллюзия дает опору для воплощения тютчевской мысли о невозможности спасения от «бессмертной пошлости людской», ибо она — тоже принадлежность человеческой души. Отсюда вся художественная оправданность появления эпитета «бессмертной». Скорее всего, именно этот эпитет представлен в первозданном тютчевском тексте, а его замена в Сушк. тетр. (л. 68) на «безмерной» также является результатом сотворчества. Поэтому Н. В. Сушков в этот список внес исправление, написав под «безмерной» «бессмертной».

Возможно, что монолог А. Ф. Тютчевой о «душе» в дневниковой записи от 24 ноября 1855 г. в какой-то степени обусловлен содержанием этого стихотворения: «Бывают минуты в жизни, когда душа действительно не знает, в чем ей найти успокоение. Куда бы она ни повернулась, всюду она впитывает в себя тайную горечь, она чувствует себя совершенно одинокой, покинутой и чуждой в этом мире» ( При дворе-2. С. 84–85). В критическом отклике К. С. Аксакова на первое издание стихотворений Тютчева есть определение, которое передает поэтическую атмосферу и «Чему молилась ты с любовью…»: «С другой стороны, сочувствие поэта направлено к внутреннему миру человека, к тем таинственным глубинам и безднам души, где возникают призраки, где родятся мечты, где носятся видения, откуда исходит безумие, к миру не мысли ясной и не фантазии головы, но к миру снов, ощущений, предчувствий, какого-то таинственного осязания бесконечности, какого-то смутного чуяния беспредельности, невместимости, чуяния, граничащего с безумием, предощущающего хаос» (Аксаков К. С. Обозрение современной литературы // Аксаков К., Аксаков И. С. Литературная критика. М., 1981. С. 210). Попадает это стихотворение в поле притяжения и добролюбовского определения природы поэзии Тютчева: «… а другому доступна, кроме того, — и знойная страстность, и суровая энергия, и глубокая дума, возбуждаемая не одними стихийными явлениями, но и вопросами нравственными, интересами общественной жизни» (Добролюбов Н. А. Собр. соч.: В 9-ти т. М.; Л., 1962. Т. 5. С. 28). «Соединение людей — толпа, а толпа — насилие», — подчеркнул Д. С. Мережковский перед тем, как процитировать две первых строки 2-й строфы, а смысл финальной строфы определил: «Уйти от жизни — от пошлости» ( Мережковский. С. 80) ( А. А. ).