Анна Савина: Светоч

Стада берез спускаются с холмов,
Толпятся у воды в потоках света,
Вплетаю грусть в венки из васильков,
Ромашками расцвечиваю лето…
Мерцаньем золотым играет пруд,
Как мячик надувной, качая солнце.
Клубятся облака и в даль плывут,
Пока с землею связь не оборвется…
Высокие стога — что терема:
Опять с утра мужчины косят травы.
Седую даль стянула бахрома
Распаханных полей и нить дубравы…
Пусть ласковой рукой погладит дождь
Израненную молнией ракиту.
Заботливый июль колышет рожь
Кропит водой прозрачною сквозь сито…
Какой простор! Качнулись небеса…
И я бегу… бегу навстречу ветру………
Касается ступней моих роса,
И кружат в вышине макушки кедров……
Упал туман на влажные луга,
Лишь слышно, как в ночи пасутся кони.
И горизонт, раздвинув берега,
Баюкает Россию на ладонях.
Ты спи, моя земля, моя страна:
Деревни, города, поля и села.
Большим цветком распустится луна,
И к ней слетятся звезды, словно пчелы.
Как будут лить они свой тихий свет,
Свой мед янтарный в спящие озера —
Дорожки лунной золотистый след
Тепло струится на поля и горы.

чью-то ласку вернули земле тополя,
белоснежное чудо
……………с ладони стряхнули,
чтобы пухом при жизни нам стала земля,
чтоб коврами стелились дороги июля,
шаг к тебе —
это больше немного, чем шаг,
это бег в разноцветном, коротеньком платье
босиком… по росе…
а потом не дышать,
и на миг задохнуться в горячих объятьях…
а назад я не стала бы мерить шаги —
всё равно не шагнуть, и не стоит пытаться
невозможно —
ни с правой, ни с левой ноги
от земли…… от росы…… от тебя оторваться…
поднесу твою руку тихонько к губам —
и пойму —
мне не хватит ни силы, ни духа —
чтоб покорно уйти…
не уйду…… не отдам…
ослеплю пеленой тополиного пуха
и сама стану легче, свободней, чем снег,
увлеку тебя ввысь, закружу над полями…
мотыльки… мотыльки —
мы стремимся на свет
обжигая собой изумлённое пламя…

иногда мы должны быть смертельно больны,
чтобы утром пытаться мучительно выжить,
объявляя рассвету начало войны,
о которой никто, кроме нас не услышит…
и не важно какой беспощадный недуг
разъедает тебя, добавляя морщины,
это может быть СПИД,
это может быть «друг»,
что сорвался с катушек и выстрелил в спину…
чем ты болен сегодня — какою бедой?
одиночеством? старостью? женщиной? строчкой?
ты готов отступить… или ринуться в бой
и вести его тайно от всех, в одиночку…
проиграешь —
порвётся волшебная нить,
и кровавым P.S. запекутся чернила:
«в этой смерти прошу никого не винить…
никого не винить…
просто сил не хватило…»
затоскует надрывно февраль или март —
ты поймёшь, что кому-то был нужен до дрожи…
но, увы, прокрутить эту плёнку назад
оператор судьбы, к сожаленью, не сможет…
ну, а выживешь —
честь тебе…… честь и хвала…
значит, снова карабкаться к новым вершинам,
обдирая колени, сжигая дотла
каждый выданный нам миллилитр керосина…

васильково…… медово…… ягодно
вызреваю в тебе тайком,
земляничною сочной мякотью
сладко таю под языком,
щекочу полевой ромашкою
вожделенного чувства шёлк…
чуть прикрывшись твоей рубашкою,
в небо падаю нагишом…
руки-крылья…
парю над бездною,
распластавшись в густой траве,
вот чуть-чуть — и совсем исчезну я
птицей в солнечной синеве…
но не рвётся с землёю ниточка,
на губах замирает вздох,
колосок прикоснулся кисточкой
к обнажённости стройных ног,
и скользнув по макушкам клевера,
тёплый луч утонул в росе,
свежим ветром дохнуло с севера —
видно, к вечеру быть грозе…
значит, снова бродить под ливнями,
взявшись за руки, босиком,
опьянёнными и счастливыми
слушать радостно первый гром…
от души насмеяться…… вымокнуть…
мокрым платьем смутить рассвет
и, прижавшись друг у другу, выдохнуть
еле слышно «люблю» в ответ…

— Тпрру, проклятые!!! — шапку оземь.
Расступись-ка, честной народ!
Крики… Ржанье… И скрип полозьев…
А в толпе прокатилось:
— Пётр………
— Ну, встречайте, кого не ждали!
Если ждали — так что ж робеть?
Здесь, в Архангельске, вам едва ли
доводилось изведать плеть.
Или, может, о царской дыбе
порассказывал беглый люд?
Ох, людишки у нас болтливы.
Даром что ли им ноздри рвут?
Языки вырезать — вот дело!
Царь шагнул из саней в сугроб…
— Что, архангельцы, оробели
и воды понабрали в рот?
Да, шучу я… шучу, поморы…
Знаю, дыбой не запугать
тех, кому заменяло море
с детской люльки отца и мать.
Только морю Хозяин нужен
и достойный российский флот…
Сдюжим, братцы?
— А как же! Сдюжим…
— Ох, по нраву мне сей народ!
………………………
Вечерело… Он вышел тайно
на пустынный причал. Один.
Сумрак, взрезанный криком чаек,
раскололся на сотни льдин.
И могучим дыханьем Север
самодержцу обжёг лицо,
долгим взглядом суровым смерил,
наливая зрачки свинцом.
«Сей народ всё, что хочешь стерпит.
Ну, а сам-то ты сдюжишь…… Сам?» —
будто спрашивал шквальный Ветер,
разрывая в клочки кафтан.
«Сам-то?» — царь огляделся грозно,
и прищурившись, сжал кулак…
Вдалеке, сквозь туман морозный
гордо реял российский флаг.
«Не боись…… Как-нибудь осилим…
Аль ты думаешь не с руки
нам встряхнуть за грудки Россию,
ухватившись за Соловки?
………………………
По весне, только вскроет вены
рекам бешеный ледоход,
от Двины и до самой Лены
вскинет голову русский флот.
Заскользят над водой крылато
дружно белые корабли.
Успевай лишь: руби канаты
да из пушек в их честь пали.
Пусть Европа теперь дивится,
различив наших горнов медь.
Знать, не вовремя пробудился
за спиной у неё медведь —
русский увалень, косолапый —
и, стряхнув вековые сны,
вдруг почуял пьянящий запах
заполярной, хмельной весны.
Разогнулись, вздохнули россы…
Встал с колен, протрезвел народ.
И таким оказался рослым,
лбом упёршийся в небосвод,
что как только повёл плечами —
дрожь прошла по земле волной
и Урал задышал печами
обжигая нутро рудой.
Это в кузницах и плавильнях
неустанно — за годом год,
рукава засучив, Демидов
царской армии пушки льёт…
Не одним колокольным звоном
в небе плавится медный гул,
чтоб однажды пришли с поклоном
те, кто раньше нас в кольца гнул.