Варлам Шаламов - Собрание сочинений. Том 3

Что я земле? Я — след слезинки,
Морщинка на лице жены.
Я — нерастаявшая льдинка,
Что в чаще ждет еще весны.

Пускай толкут, как воду в ступке,
Мои враги, мои друзья
Слова мои и те поступки,
Которым был причастен я.

Мне запечалиться о том бы,
Чего не сделали стихи —
Так не похожие на бомбы
Комочки горя и тоски.

Уйду, уеду в дали дальние
И помолюсь на образа,
На неподвижные, печальные
Твои сиротские глаза.

Но нам не скажет даже зеркало
Отполированного льда,
Чем наше сердце исковеркало
И разделило навсегда.

Ищи, слепая ясновидица,
По карте скрещенных морщин
Все, что болит, что ненавидится,
Чему нет меры и причин.

Чтобы, мои тревожа волосы,
Седые трогая виски,
Грудным опять запела голосом
Слова тоски, слова тоски.

Светотени доскою шахматной
Развернула в саду заря.
Скоро вы облетите, зачахнете,
Клены светлого сентября.

Где душа? Она кожей шагреневой
Уменьшается, гибнет, гниет. Песня?
Песня, как Анна Каренина,
Приближения поезда ждет…

Ты шел, последний пешеход,
По каменистой речке вброд.

И сопки, как морской прибой,
Гнались упорно за тобой.

Обрушивалась гор гряда
Над теми, кто забрел сюда.

Но ты — ничтожен, слишком мал
Для мести дыбящихся скал.

Ты пощажен в краю родном
И помнишь только об одном —

Не позабыть свой стыд, свой страх,
Гудящий глухотой в ушах.

Ведь мы — не просто дети
Земли.
Тогда бы жить на свете
Мы не могли.

В родстве с любым — и небо,
И облака.
А то укрылась где бы
Тоска?

И в горле песни птичьей
Подчас тона.
И кажется сугубо личной
Луна…

Может быть, твое движенье
В полутьме навстречу мне —
Это только отраженье,
Тень деревьев на стене,

Что свои ломают руки,
Умоляя и грозя,
Потому что им от муки,
От земли уйти нельзя.

Им свои не вырвать корни,
Уцепившись за меня.
Все, что просто, что бесспорно,
Принимаю, не кляня.

Наклонись ко мне, кленовая,
Ветка милая моя.
Будь негаданной основою
Обновленья бытия.

Не твоя ли зелень клейкая
Так горька и горяча?
Ты нагнулась над скамейкою
Возле самого плеча.

Я шепчу признанья пылкие,
К твоему тянусь листу,
Что дрожит здесь каждой жилкою,
Ясно видной на свету.

Я твой голос люблю негромкий,
Путешественница моя.
Зазвучит ли — глухой и ломкий,
И услышу ли голос я?

Пусть попросит воды напиться,
Пусть шагнет за чужой порог,
Пусть забьется в руках, как птица,
Крепко пойманная в силок.

Непослушное слово скажет
Пусть другому — совсем не мне.
На мое оно сердце ляжет
В темной сказочной тишине.

Пусть другому — я сам докончу,
Я додумаю — для себя,
Еще громче и еще звонче,
Чем выдумывают, любя…

Любая из вчерашних вьюг
Мне не грозит бедою.
И окроплен иссохший луг
Целебною водою.

И птицы робкие поют
Псалмы об избавленье,
И дождевую воду пьют
В каком-то вожделенье.

Задумалась у норки мышь
О человечьем счастье,
Как мы, поверив в гладь и тишь
Навек после ненастья.

Здесь до моих страстей и мук
Кому какое дело
Свобода тут — из первых рук,
И юность — без предела.

И не касаются меня
Настойчивой рукою
Заботы завтрашнего дня
С их гневом и тоскою.

О, память, ты — рычаг,
Рычаг второго рода.
С короткого плеча
Вся жуть, вся глубь испода

Событий и людей,
Зарытых и забитых,
Где схимник и злодей
В одних и тех же пытках

Находят смерть свою
И прячутся под камень…
И тонким стоном вьюг,
Гудящих над веками,

Покрыт весь этот срам,
Весь этот мир позора —
Изнанка панорам,
Опершихся на горы.

Разогреть перо здесь, что ли,
Мерзлый снять налет,
Чтобы крикнула от боли
Песня, вырвавшись на волю,
Наступив на лед.