Генрих Гейне - Луккские воды

Позже, когда наступили сумерки, началось настоящее безумие блаженной влюбленности. Деревья на горах танцевали уже не в одиночку -- сами горы танцевали своими тяжеловесными вершинами, которые заходящее солнце озаряло таким багровым светом, что казалось, они опьянены собственным виноградом. Ручей внизу стремительнее катил свои воды вперед и боязливо шумел, как бы опасаясь, что восторженно колышущиеся горы обрушатся вниз. А зарницы сверкали при этом так нежно, как светлые поцелуи. "Да,-- воскликнул я,-небо, смеясь, целует возлюбленную -- землю. О Франческа, прекрасное небо мое, пусть я буду твоею землею! Весь я такой земной и тоскую по тебе, небо мое!" Так восклицая, простирал я с мольбой объятия и наталкивался головой на деревья, которые и обнимал, вместо того чтобы бранить их, и душа моя ликовала в опьянении любовью, -- как вдруг я увидел ослепительно-красную фигуру, разом вырвавшую меня из царства грез и вернувшую в мир самой отрезвляющей действительности. "

ГЛАВА VIII

На зеленом холмике под раскидистым лавровым деревом сидел Гиацинт, служитель маркиза, а подле него Аполлон, хозяйская собака. Последняя скорее стояла, положив передние лапы на огненно-красные колени маленького человечка, и с любопытством наблюдала, как Гиацинт, с грифельной доской в руке, время от времени

261

что-то писал на ней и скорбно улыбался, качая головкой, глубоко вздыхал и потом благодушно сморкался.

-- Что за черт! -- воскликнул я.-- Гирш-Гиацинт! Ты сочиняешь стихи? Что же, знамения благоприятны! Аполлон подле тебя, а лавры уже висят над твоей головой.

Но я оказался несправедливым к бедняге. Он кротко ответил мне:

-- Стихи? Нет, я хоть и люблю стихи, но сам их не пишу. Да и что мне писать? Сейчас мне нечего было делать, и, чтобы поразвлечься, я составил для себя список всех друзей, которые когда-нибудь покупали у меня лотерейные билеты. Некоторые из них даже и должны мне еще кое-что -- не подумайте только, господин доктор, что я напоминаю вам, время терпит, и вы человек верный. Если бы вы в последний раз сыграли на 1364-й, а не на 1365-й номер, то были бы теперь человеком с капиталом в сто тысяч марок, и незачем вам было бы таскаться по здешним местам, и могли бы вы спокойно сидеть в Гамбурге, спокойно и благополучно сидеть на софе и слушать рассказы о том, каково в Италии. Как бог свят! Я не приехал бы сюда, если бы не хотел сделать удовольствие господину Гумпелю. Ах! Какую жару, да какие опасности, и сколько усталости приходится выносить, и ведь если только где-нибудь можно хватить через край или посумасбродничать, то господин Гумпель тут как тут, и я должен следовать за ним. Я бы уже давно ушел от него, если бы он мог обойтись без меня. Ведь кто потом будет рассказывать дома, сколько чести и сколько образованности он приобрел в чужих краях? Сказать правду, я и сам начинаю придавать много значения образованности. В Гамбурге я, слава богу, в ней не нуждаюсь, но ведь, как знать, иной раз можно попасть и в другое место. Мир теперь совсем другой. И они правы: немножко образованности украшает человека. А как тебя уважают! Леди Максфилд, например, как она принимала меня сегодня утром и какое оказала уважение! Совсем так, будто я ей ровня. И дала мне на водку один франческони, хотя весь цветок стоил пять паоли. Кроме того, уже само по себе удовольствие -- держать в руках маленькую белую ножку красивой дамы!

Я немало был смущен последним замечанием и тотчас же подумал, не намек ли это. Но как мог мошенник

262

узнать о счастье, выпавшем мне на долю только сегодня, в то самое время, когда он находился на противоположном склоне горы? Или здесь происходила подобная же сцена и ирония великого мирового драматурга там, в небесах, выразилась в том, что он разыграл сразу тысячу одинаковых, пародирующих одновременно одна другую сцен, к удовольствию небесных воинств? Но то и другое предположения оказались неосновательными, ибо после долгих, многократных расспросов и после того, как я обещал ничего не говорить маркизу, бедняга признался, что леди Максфилд лежала в постели, когда он передал ей тюльпан, и в тот момент, когда он собрался произнести свое красноречивое приветствие, показалась на свет ее босая ножка; и так как он заметил на ней мозоли, то тотчас же попросил позволения срезать их, что и было разрешено и затем вознаграждено одним франческони, включая сюда и благодарность за доставку тюльпана.

-- Но все это -- ради одной лишь чести,--добавил Гиацинт,-- я сказал это и барону Ротшильду, когда удостоился чести срезать ему мозоли. Это было в его кабинете; он сидел в своем зеленом кресле, как на троне, произносил слова, как король, вокруг него стояли его маклеры, и он отдавал распоряжения и рассылал эстафеты ко всем королям, а я, срезая ему мозоли, думал в это время про себя: сейчас в твоих руках нога человека, который сам держит в руках целый мир, ты теперь тоже важный человек; если ты резнешь здесь, внизу, слишком. глубоко, то он придет в дурное настроение и станет там, наверху, еще сильнее резать самых могучих королей. Это был счастливейший момент моей жизни!