Роберт Грейвз - Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 4. Стихотворения.

Капустницы полет витой
(Его идиотизм святой)
Не изменить, ведь жизнь пройдет,
Пока поймешь прямой полет.
Однако знать — не значит мочь!
Она витает наугад
К надежде, к богу — и назад.
Стриж — акробат, но даже он
Таланта этого лишен.

Мне имя присвоил бесстрастный закон —
Я пользуюсь им с тех пор,
И правом таким на него облечен,
Что славу к нему приведу на поклон
Иль навлеку позор.

«Он — Роберт!» — родители поняли вмиг.
Вглядевшись в черты лица,
А «Грейвз» — средь фамильных реликвий иных
Досталось в наследство мне от родных
Со стороны отца.

«Ты Роберт Грейвз, — повторял мне отец, —
(Как пишется — не забудь!),
Ведь имя — поступков твоих образец,
И с каждым — честный он или подлец —
Безукоризнен будь».

Хотя мое Я незаконно со мной,
Готовое мне служить,
Какой мне его закрепить ценой?
Ведь ясно, что Я сгнию под землей,
А Роберту Грейвзу жить.

Отвергнуть его я никак не могу,
Я с ним, как двойник, возник.
Как личность, я внуков набор берегу,
И кажется, держит меня в долгу
Запись метрических книг.

Имя спешу я направить вперед,
Как моего посла,
Который мне кров надежный найдет,
Который и хлеб добудет и мед
Для моего стола.

И все же, поймите, я вовсе не он
Ни плотью моей, ни умом,
Ведь имя не знает, кто им наречен…
В мире людей я гадать обречен
И о себе и о нем.

В тиши полуночного сада
Среди лоз винограда
В мерцании лунного света
Стул из отеля
Мрачно глядит в заголовок вечерней газеты,
Которую, видно, еще развернуть не успели.

Стул из этой же пары
Опрокинут ударом,
Лежит неудобно,
Не может подняться.
Его навзничь швырнули внезапно и злобно,
И так вот, увы, до утра придется ему оставаться.

На веранде, где шла беседа,
Нет кровавого следа,
Не сверкает опасно нож —
Ничто не внушает испуга.
Даже клочьев письма на полу не найдешь,
Даже кольцо не отброшено гневно в угол.

На скатерти, прямо,
Не задетые драмой,
Стоят два бокала на тоненьких ножках,
В одном еще много вина.
Смотрят, как среди лоз крыса бежит сторожко
И над краем обрыва мелко дрожит луна.

Невероятное преданье
Хранят французы с давних пор:
В Марселе, прочим в назиданье,
Судим был юный хитрый вор.

Его раскаянью не верят,
Лгунишку слезы не спасут.
«Сто лет на каторжной галере» —
Свой приговор выносит суд.

И что же — бабушки твердят нам,
И в летописи я прочел:
Отбыв сполна тот срок проклятый,
Вор… поклонился и ушел!

Любовь моя, ты так сурова,
И приговор твой так жесток.
«Навек» — немыслимое слово,
Тебе не выждать этот срок.

Хоть двести лет, хоть триста дай мне,
Я выживу, перетерплю
И докажу, отбыв изгнанье,
Всю нераскаянность свою.

Красавица — в беде. Ей нужен добрый ангел
Он выручал уже не раз.
Он платит за такси, готовит ужин, ванну,
Кладет примочки на подбитый глаз.

О денежных делах красавица молчит —
Стыдится и хитрит сначала.
Но ангел вынет чек из-под крыла
И спросит, сколько задолжала.

(В постели завтрак: кофе, тост, яйцо,
Сок апельсиновый и джем вишневый.
Сто лет уже так сладко не спалось!
И укоризны — ни полслова.)

Красавица его готова обожать
Почти как мамочку (она была святая).
Воздать за все и долг вернуть сполна
Торжественно и пылко обещает.

Приободрясь и малость раздобрев, —
Красавица берет перо, чернила
И — злому ангелу послание строчит,
(Сто лет уж так не веселилась!).

Обидчику, мерзавцу, сутенеру,
Который бьет ее и нагло врет,
Который — сущий черт и, видно, скоро
Назад красотку уведет.

Мой добрый ангел, не глядите хмуро!
Поступок щедрый — сам себе награда.
Когда настолько родственны натуры,
Союзу их мешать не надо.