Гай Валерий Катулл - Album Romanum - коллекция переводов

Она умеет быть и не совсем иной,
И не такой как все. Она — одна. О боже,
Пусть это только сон, я знаю, пусть, и все же
Мне дорог мой обман, наивный и блажной.

Блондинка ли она, брюнетка, что мне в этом?
А имя у нее, наполненное светом,
Из звонких тех имен, что вверены Судьбе.

И взгляд ее похож на статуй взгляд далекий,
А голос, он хранит, торжественный, в себе
Смысл изначальный слов утраченных, глубокий.

Ах, первая любовь, томленья, розы-грезы,
О странные глаза застенчивых подруг,
О трепетный союз еще не смелых рук,
О клятвы, о слова, о боже — эти слезы!

О боже, с той поры лишь ропот и угрозы
Невидимых врагов мне чудятся вокруг,
Весну моих утрат зима сменила вдруг,
И вот уж дни мои полны угрюмой прозы.

И, словно сирота безродный, с той поры
Один, совсем один, без брата и сестры,
Я горестно терплю несчастье за несчастьем.

О та, что и без слов привыкла понимать,
О женщина! Когда, с заботой и участьем
Она порою в лоб целует нас, как мать.

Надежда вновь блестит соломинкой в сарае,
Хватайся за нее, не думай о былом.
Бьют полдень. Спи. Оса кружится над столом,
А ты все ждешь, свой лоб руками подпирая.

Ах, бледная душа, и столько лет спустя
Ты не устала ждать. Бьют полдень. Это снится.
Пей! Вот вода, и жди. А я, сомкнув ресницы,
Забормочу сквозь сон, как кроткое дитя…

Бьют полдень. Ах, мадам, уйдите, ради бога,
Пусть он еще поспит, да-да, еще немного…
И гул ее шагов все чудится ему.

Как камушек из рук сквозь брызнувшие слезы,
Надежда падает в таинственную тьму…
Когда же зацветут сентябрьские розы!

Счастливая пора грядет, животворя,
И все короче тень, и редко непогода,
Сверкая, омрачит сиянье небосвода,
И с каждым днем светлей вечерняя заря.

И амбру белую, и гроздья янтаря,
И пурпур глянцевый обильная природа
К плечам и к наготе раздвоенного плода
Склоняет, как дары к подножью алтаря.

И тянутся к листве по руслам волокнистым
Подземные ключи, чтоб сумраком тенистым
Пролиться в марево пылающего дня.

И в тихом шелесте садов благословенных
— Ты слышишь? — плещутся, прохладою маня,
Незримые струи фонтанов сокровенных.

Пускай мне не дано в сверкающем металле
Навек запечатлеть свой профиль или фас,
Ведь боги все равно не каждому из нас
Оставить на земле свой след предначертали.

Я изваял свой лик на глиняной медали,
Где трещины легли морщинами у глаз,
Дополнив мой портрет. И странно, всякий раз
Я замечаю в нем все новые детали.

Ах, все пройдет, но я, зажмурившись, в тоске
Оставить от себя желаю на песке
Под гулкий рокот волн, задумчивый и мерный,

Свой оттиск призрачный, бегущий в никуда,
И в нем — лицо мое, чей слепок эфемерный
С волной нахлынувшей растает без следа.

Поскольку местный фавн, хитрюга и обжора,
Крал мед и виноград, хозяева садов,
Желая оградить плоды своих трудов,
Решили проучить бессовестного вора.

Лишь я не одобрял такого приговора,
Принципиальный враг капканов и кнутов,
Однажды, затаясь в саду среди кустов,
Я за ухо схватил воришку у забора.

Врасплох застигнутый, бедняга испугался,
Он был рыж, волосат, и совсем не брыкался,
Виновато скуля, он кривлялся как мог.

И когда я его, проведя за ограду,
Отпустил — он задал стрекача со всех ног —
Только топот копытец пронесся по саду.

Ты бросилась бежать, проворна и легка,
Дав мне пощечину за дерзкое вторженье,
Твой слишком гордый нрав не вынес униженья,
Когда тебе на грудь легла моя рука.

Беги же, так и быть, беда невелика,
Но знай — тебя найдет мое воображенье,
Ибо мой быстрый взор, сковав твои движенья,
Тебя уже пленил, отныне — на века!

В том месте, где сейчас стояла ты, нагая,
Я глыбу мрамора воздвигну, дорогая,
И, сняв за слоем слой отточенным резцом

Тяжелую кору со статуи холодной,
Я обнажу твой стан, прекрасный и бесплодный,
И вновь упьюсь твоим разгневанным лицом!