Гай Валерий Катулл - Album Romanum - коллекция переводов

С прелестного бедра срывать, быть может, шелк?
На нищего глядят нарядные красотки,
Шум княжеских кафе пока еще не смолк.

Ты выйдешь, старый бог, с коленцами в походке,
И выпустишь струю, урча своим нутром,
И звезды у тебя тогда зажгутся в глотке!

Ты можешь сверх того украситься пером
И засветить свечу дорогою обратной
Святому — разрази меня на месте гром!

Не вздумай понимать, что речь мою превратной.
Ты будешь подыхать — я стану глух и слеп,
Поэтому прощай, забудь меня, о брат мой.

Смотри же, не купи на эти деньги хлеб!

Едва коснется тень заветного числа {11} ,
Как давняя мечта под сводами гробницы,
До ломоты в костях, желанная, приснится,
Победно распрямив во мне свои крыла.

В эбеновом дворце, где смерть переплела
— О, царственный соблазн! — созвучий вереницы,
Ты будешь, как гордец, обманутый в темнице,
Чей одинокий взор вдруг ослепила мгла.

Когда из звездных бездн, как отзвук иноверий,
Падет вселенский блик причудливых мистерий
На недостойный мир сквозь вечное всегда,

Пространство, возродясь, отвергнет изначальность
И низкие огни покатятся, — тогда
Астральным таинством зажжется гениальность.

Неправда! Разве он не в силах разорвать
Хмелеющим крылом покров остекленелый,
Пленительную гладь, где стиснул иней белый
Полетов стылый лед, которым не бывать!

Величественный царь без права выбирать
Среди надмирных грез высокого удела,
Где нет чтоб воспарить, чем ждать оцепенело,
Когда грядет зимы пронзительная рать!

Насильственный простор отвергнув с содроганьем,
Он гордо отряхнет предсмертное страданье
И не поднимет впредь заиндевелых крыл.

И Призрак, чьи черты светились там все боле
Бессильем ледяным, презрительный, застыл,
Как Лебедь, что уснул в бессмысленной неволе.

Бессонницы числом астрального декора {13}
Над ониксом ногтей немотствующий фикс,
Как Феникс, окрылясь, из пепла явит икс,
Но амфора пуста для траурного сбора.

Оглохшей скорлупой мерцает гулкий мникс,
Пустой библибилон ликующего вздора,
Которой, час настал, Хранитель Уговора
Исчерпать обречен слезами полный Стикс.

На севере, застыв в плену зеркальном взора
Над схваткой родовой, где крест вакантный, скоро
Узрит единорог {14} ее бесплотных никс {15} ,

Нагая, мертвая, без скорбного убора,
Невинным облачком в потемках коридора
Семь отраженных звезд, подобно, сакрификс.

Толкнувши дверь, под скрип заржавленных петель
Я медленно вошел, предчувствуя обман,
В тот садик, где, блестя сквозь утренний туман,
Искрилася листвы росистая купель.

Все так, как было. Я проверил все: тоннель
Хмельного лозняка и трепетный платан,
И в чуткой тишине чуть слышимый фонтан
Роняет с шепотом серебряным капель.

И розы, как тогда, дрожали, как тогда
Кувшинки ветерок ласкал, едва дыша,
Здесь каждый стебелек я вспомнил без труда.

Я также отыскал Веледу у воды,
Чья гипсовая плоть истлела и, шурша,
Все сыплется под пошлый запах резеды.

Я — одрябший изнеженный Рим, что, давясь от зевоты,
Сочиняет от нечего делать чудной акростих,
А на кончике стиля танцует в лучах золотых
Слишком долгий закат, погружаясь в трясину дремоты.

Что такое, Аврелий, очнись, почему ты притих?
Ах, Батилл, нехороший, пусти наконец, ну чего ты…
Повалившись на стол, вот свинья, прямо в лужу блевоты,
Сотрапезник, икая, хрипит среди кубков пустых.

И бегут легионы, и варвары рвутся к столице,
Вам повсюду мерещатся их идиотские лица,
Ах, все выпито, съедено все, да чего тут жалеть!

Из провинции снова приходят тревожные вести,
И ваш раб начинает, пожалуй, немножко наглеть,
И такая, такая тоска! А душа не на месте…

Мне нравится мечтать о женщине одной,
Что мне с ней хорошо, и ей со мною тоже,
Что все в ней на нее всегда так не похоже,
И мне с ней хорошо вдвоем, а ей со мной.