из мюзикла «У нас в Кибертонии»
В 1977 году режиссер Киевского театра музыкальной комедии Игорь Афанасьев прочел мою повесть «У нас в Кибертонии» и предложил написать по ее мотивам либретто мюзикла. Я с удовольствием это сделал. Композитор Геннадий Сасько сочинил музыку. С нами заключили договор, подписанный высоким чиновником министерства культуры УССР. В театре уже прикидывали распределение ролей: Игорь Афанасьев собирался играть доктора тьма-тьматических наук Тракатана… Но высокий чиновник испугался — и немудрено: либретто, как и повесть, было нашпиговано «фигами в кармане». Он даже не отдал его на рецензию, как было положено. Проявил, короче, политическую бдительность. Правда, с некоторым опозданием: мне успели выплатить аванс:)
Маме горько и обидно:
Не хочу я быть солидным,
Не хочу я быть солидным, хоть убей!
Льва, орла и бегемота
Не люблю я, братцы, что-то —
Мой любимый зверь обычный воробей!
А еще мне очень тошно
Одеваться макинтошно
И велюром шевелюру прикрывать.
То ли дело кеды, роба —
Пусть зеваки смотрят в оба —
Мне на них с высокой башни наплевать!
От меня ушла невеста:
Говорит, со мною вместе
Только дура дурой будет жить свой век —
Мол, не ведаю я меры
И не сделаю карьеры
И вообще я распропащий человек.
Что же делать мне без пары?
Я купил себе гитару,
Хоть значительно солиднее рояль.
Ночью, днем, зимой и летом
Распеваю песню эту:
Тирля-лЯля, тирля-лЯля, тирля-лЯ!..
Песенка профессора Сурдинки
из того же мюзикла
Был я не подарочек в детстве золотом:
Клады вечно я искал в стенах с долотом,
Делал не однажды я жгут из простыней,
Чтобы из Бастилии выручить друзей.
Но с годами понял я: повзрослеть пора
И попал заслуженно я в профессора,
Понял математику, понял сопромат,
Словари от А до Я выучил подряд.
Одного я, граждане, не могу понять:
Почему профессору мяч нельзя гонять?
Отчего не принято лезть на карусель,
Если носишь ты очки, шляпу и портфель?..
* * *
Во времена Брежнева-Андропова свобода слова ютилась на кухне.
Здесь поздними вечерами в кругу друзей рассказывали анекдоты, за которые можно было схлопотать срок, и вообще вольнодумствовали. Почему на кухне? Потому что в комнате были дети, старики и, как предполагалось, подслушивающие устройства…
Этот наш протест против режима был именно фигой в кармане, за порог он, как правило, не выходил. Об этом, а также о строительстве коммунизма сложилось у меня в 1981 году стихотворение. Читал я его, конечно же, на кухне близким друзьям…
* * *
Я первым понял: ничего не будет,
в проекте корабля полно муры!
Но если дружно вкалывают люди,
то разве можно выйти из игры?
Мы верили седому капитану,—
он обещал за морем хлеб и кров,—
и на руках не заживали раны
от каменных тяжелых топоров.
Корабль рос. Леса вокруг редели.
Три мачты протыкали облака.
Мы постоянно были все при деле,
никто не ныл, никто не нарекал.
Мы верили, как богу, капитану,
наращивая мачты корабля.
Мы верили: за морем, за туманом
нас примет благодатная земля.
Был наш корабль огромен и нестроен,
но нам, голодным, было не до мод
Нас волновало: сверху недостроен,
а снизу уже просится в ремонт…
Один шепнул: «Давно нам в путь пора бы».
Ему закрыли дерзкие уста!
И понял я: мы строим не корабль,
живому богу строим пьедестал.
Я бунтовал бесшумно и незримо
И СЛАВИЛ КАПИТАНОВЫ ДЕЛА!
Наверно, кровь рабов покорных Рима
во мне благонамеренно текла.
А капитан глядел поверх туманов
и обещал покорным хлеб и кров,
и на руках не заживали раны
от каменных тяжелых топоров.
* * *
А это — отклик на ввод советских войск в Чехословакию в августе 1968 года. Несколько смельчаков в Москве вышли тогда в знак протеста на Красную площадь (и были схвачены спустя несколько минут), а очень и очень многим все это было… я хотел сказать «по барабану» — нет! Они переживали, что из-за чехословацких событий советским футбольным командам был объявлен бойкот в европейских состязаниях…
Люди моего круга были потрясены насилием над «пражской весной»: ведь она давала нам последнюю, наивную надежду на «социализм с человеческим лицом». Мы возмущались и страдали — «бесшумно и незримо».
Читать дальше