Генрик Ибсен - Пер Гюнт - стихотворения

И что же? Увидев чужого – вмиг
Смутилась крылатая стая.
Все как-то притихли, и лица их
Погасли: ведь хмурых людей чужих
Пугаются дети, я знаю!

Вы знаете ли, как вожатый
плясать медведя научил?
В котел он Мишку засадил,
подбросил дров, – пляши, лохматый! —
а сам на скрипке трепака.
На раскаленном дне постой-ка?!
И семенит ногами бойко
Мишук под скрипку вожака.
С тех пор, заслышав те же звуки,
медведь взревет и, сам не свой,
начнет притопывать ногой, —
жива в нем боль от прежней муки. —
И я сидел в котле на дне,
и надо мною скрипка пела…
Но корчилось не только тело, —
душа – на медленном огне.
Глубокий след оставлен теми днями;
малейший отзвук их палит
огнем мне сердце и велит
мне стихотворными плясать стопами.

Страну я будил набатным стихом —
Никто не дрогнул в краю родном.

Я выполнил долг мой, и вот пароход
Меня из Норвегии милой везет.

Но нас в Каттегате туман задержал,
Никто в эту первую ночь не спал —

Военный совет пассажиров шумел,
Решая великое множество дел:

О Дюббёле павшем, о днях предстоящих,
О юношах, в армию уходящих…

«Племянник сбежал! Восемнадцати лет!» —
«Конторщик сбежал! Просто сладу нет!»

Но слышалось в жалобах и одобренье:
Ведь с ними и мы словно шли в сраженье.

Была среди нас, как будто родная,
Спокойная женщина пожилая;

С ней каждый старался заговорить,
Утешить ее, приласкать, ободрить,

И многие дамы печально и чинно
Вздыхали: «Она проводила сына!»

Она улыбалась, кивая всем:
«О, я не боюсь за него совсем!»

Мне эта старуха казалась прекрасной,
Счастливая верою твердой и ясной;

Мне стало легко и спокойно вдруг:
Она укрепила мой слабый дух!

Не умер народ мой, коль женщина эта
Чудесною верой своей согрета!

Не мудростью книжной была она,
А жизненной правдой смела и сильна.

Откуда же веру она черпала?
Она вдохновенно и гордо знала,

Что сын ее – милый, единственный сын —
Солдат, но солдат норвежских дружин!

Орфей зверей игрою усмирял
И высекал огонь из хладных скал.

Камней у нас в Норвегии немало,
А диких тварей слишком много стало.

Играй! Яви могущество свое:
Исторгни искры, истреби зверье.

Сотни душ пошли за мной,
а теперь вот ни одной…
Я один пришел к вершине.
Все мечтают в серых днях
о великих временах —
многих взбудоражил ныне
долгожданный клич борьбы…
Вот лишь в чем они слабы:
жертвы, жертвы все страшатся!
Впрочем, совестно ль бояться?

Пострадал один за всех —
в страхе жить с тех пор не грех!

Часто в страхе, сам не свой,
как дитя на лай собак,
шел я сквозь кромешный мрак.
Но в какое-то мгновенье
я смирял сердцебиенье,
прозревая свет живой
впереди перед собой.
Ставни застят мне стекло,
но за ставнями светло!
Думал я, в глухом оконце
скоро заиграет солнце
и в обитель привидений
хлынет яркий луч весенний!
…Убедись теперь воочью:
ты в угаре заблуждений,
ты забит, раздавлен ночью!
Эти люди на холмах,
на равнине, у залива —
все они живут впотьмах,
охраняя терпеливо
канувший в былое быт,
дух легенд, воспоминаний…
Так король Харальд хранил
веру, что жива Снефрид:
что ни день зарею ранней
возле милой сторожил,
ждал, чтоб роза оживилась,
чтобы сердце вновь забилось,
слушал жадно, верил глупо,
что блеснет слеза у трупа.
И один ли только он?
Многих мы еще почтили
угождающих могиле,
между тем как есть закон:
от земли – и взят землей…
Ради колоса зерно
умереть в земле должно!
Всюду сумрак ночи длинной —
над младенцем, над мужчиной,
над старухой, над женой!
Господи, какой ценой
вразумить их до конца,
чтоб не чтили мертвеца?