Сергей Соколкин - Соколиная книга

Пусть столетья, как пули, влетают в мой кров.
Ты сильнее, ты чище меня.
Даже пусть ты уйдешь от меня, но любовь —
это – я,
все равно, это – я.

Сжигает душу боль невыплеснутой страсти,
но где-то в небесах проложен этот путь.
Ты не гаси любовь в порыве злой напасти.
Взгляни в мои глаза.
И потерпи чуть-чуть.

Пусть музыка в глазах
качается, как море.
И верная судьба пусть приближает срок…
Ведь тайная любовь наружу выйдет вскоре.
И целый мир тогда падет у наших ног.

Качается в бреду заброшенный шиповник,
его ты обняла, он исцарапал грудь.
Бывает так, ведь я еще не твой любовник,
я твой поэт, и всё.
Ты потерпи чуть-чуть.

Усталость от судьбы,
глухой восторг измены.
И жизни прожитой поверхностная муть.
И светлый день, когда выходишь ты из пены.
И в мире только мы!
Ты потерпи чуть-чуть.

С утра по радио сирень передавали.
Вплоть до последних слов.
Во всем дому
цвела любовь и бабочки летали,
цветами прорастая в полутьму.
– Приди, куда мне столько одному?!

Я задыхался в этом аромате.
Открыл окно,
и в лиственный прибой
вкатилось небо в самом синем платье —
как пауза меж прошлым и тобой.

Легли в ладони облачные дали.
Я сделал шаг…
Вдруг, следом за звонком,
ты
ворвалась, не сбросивши сандалий,
и выдворила небо – за окно.

И молча обняла…
Очеловечен
твоим присутствием,
запел на кухне кран.
Сирень,
что днем цвела во мне,
под вечер,
налив воды, я опустил в стакан.

И ушла она, как испарилась —
в воздух, в память – росой на заре…
Его тень от него отделилась,
сквозь сирень продираясь за ней.

Поцелуи взошли на щеках.
Он, как луч, распадался на части.
И запутался он в трех шагах,
в трех словах
и в своем одночасье.

И, в траву уходя,
напоследок
вспыхнул он,
как наивный пацан, —
своей первой – последней победой…
Но следы ее шли по пятам.

И когда наступил неумело
на свою одичалую тень,
свежесть юного женского тела
расплескала по жилам сирень…

И ты сирень без возражений.
Теперь твой бог – Гидрометцентр.
Ты утопаешь в пораженье
и изменяешься в лице.

И я тебя не знаю… —
пошло ль
в нос чмокнуть, памятью обдав?
С тобою мы не жили в прошлом,
мы жили в будущем
тогда…

Окрестили этот день сиренью.
И без ощущения корней
женственность,
заземленная зреньем,
проступила в девушке моей.

Проступили ветви, точно вены
на отяжелевшем животе,
и на непрожитое мгновенье
взгляд ушел в себя, как будто в тень.

Жизнь двоилась… Этаких взрослений
оторопь вставала, как стена.
Вздрогнули тревожные колени,
высветив под солнцем два пятна.

Я человеком стал. Крестили
меня в преддверии тебя.
В глухой тени – в коронном стиле
непознанного бытия.

Я ветки в зубы брал, смеялся…
Но каждый крест – сам по себе —
отчаянно воспринимался
как крест на жизни, на судьбе.

Пока на губы не упала,
раздув сиреневый огонь,
цветком счастливым – пятипалым
твоя воздушная ладонь.

Смерть сирени.
Воскресенье.
Ровно семь минут
как ожил…

Куст сирени сажала колдунья.
И смеялся я, тайну храня.
Но вчера, в эту ночь полнолунья,
как-то странно позвал он меня.
Лишь вошел я в листву, и несмело
прикоснулась к цветам моя тень,
свежесть юного женского тела
расплескала по жилам сирень.

Ах, сирень, я целую Вам руки.
Мне знаком запах Вашей капризной листвы.
Ну признайтесь, ведь это же Вы
обрекли мое сердце на муки?!
Я Вас ждал, я целую Вам руки,
ах, сирень…

Лепестки осыпались на плечи,
словно слезы с прозрачных ветвей.
И венчал нашу странную встречу
распоясавшийся соловей.
Вы упреки покорно сносили,
признаваясь в ужасной вине.
Были Вы так безумно красивы,
что цветы распускались на мне.
Ах, сирень…

Море что-то бормочет влюбленно,
застревает в ушах, волосах,
даже чайка кричит, как ребенок,
позабытый на небесах.