Квинт Гораций: Эподы

Защитник стад пастушеских

В снегу глубоком, уши вверх, за зверем мчусь,

Какой бы ни был спереди;

А ты, наполнив рощу грозным лаем, сам

10 Кусок, что кинут, нюхаешь.

Смотри, смотри же! Я - на злых жесток - держу

Готовыми рога, как зять

Ликамба, мстивший вероломцу за отказ,

Как враг горячий Бупала.

Ужели, черным зубом тронут, буду я,

Не мстя, реветь, как мальчики?

Пер. Н. С. Гинцбурга

7

Куда, куда вы валите, преступники,

Мечи в безумье выхватив?!

Неужто мало и полей, и волн морских

Залито кровью римскою

Не для того, чтоб Карфагена жадного

Сожгли твердыню римляне,

Не для того, чтобы британец сломленный

Прошел по Риму скованным,

А для того, чтобы, парфянам на-руку,

10 Наш Рим погиб от рук своих?

Ни львы, ни волки так нигде не злобствуют,

Враждуя лишь с другим зверьем!

Ослепли ль вы? Влечет ли вас неистовство?

Иль чей-то грех? Ответствуйте!

Молчат... И лица все бледнеют мертвенно,

Умы - в оцепенении...

Да! Римлян гонит лишь судьба жестокая

За тот братоубийства день,

Когда лилась кровь Рема неповинного,

20 Кровь правнуков заклявшая.

Пер. А. Л. Семенова-Тян-Шанского

9

Когда ж, счастливец-Меценат, отведаем,

Победам рады Цезаря,

Вина Цекуба, что хранилось к празднику

(Угодно так Юпитеру)

В твоем высоком доме и споем под звук

Дорийской лиры с флейтами?

Так пили мы, когда суда сожженные

Покинул вождь, Нептуна сын,

Грозивший Риму узами, что дружески

10 С рабов он снял предателей.

О римский воин, - дети, не поверите!

Порабощен царицею,

Оружье, колья носит: служит женщине

И евнухам морщинистым;

В военном стане солнце зрит постыдную

Палатку в виде полога!

Две тысячи тут галлов, повернув коней,

Привет пропели Цезарю,

И вдруг, налево в гавань повернувшие,

20 Суда укрылись недругов...

Веди ж златую колесницу, о Триумф,

Телят, ярма не ведавших!

Вождя ему, Триумф, не видел равного

Ты ни в войну с Югуртою,

Ни в ту, в которой "Африкана" доблести

Сам Карфаген был памятник.

Уж враг на суше, на море поверженный,

Сменил на траур пурпур свой.

Иль в гавань Крита он плывет стоградного,

30 Туда гонимый ветрами,

Иль к Сиртам, Нотом он обуреваемым

Спешит по морю страшному.

Неси не, мальчик, в чашах нам уемистых

Хиосских иль лесбосских вин,

Иль влей вина ты нам еще цекубского,

От тошноты целящего:

Заботы любо нам и страх за Цезаря

Прогнать Лиэем сладостным!

Пер. Н. С. Гинцбурга

10

Идет, с дурным, корабль, отчалив, знаменьем,

Неся вонючку-Мевия.

Так оба борта бей ему без устали,

О Австр, волнами грозными!

Пусть, море вздыбив, черный Евр проносится,

Дробя все снасти с веслами,

И Аквилон пусть дует, что нагорные

Крошит дубы дрожащие,

Пускай с заходом Ориона мрачного

10 Звезд не сияет благостных.

По столь же бурным пусть волнам он носится,

Как греки-победители,

Когда сгорела Троя, и Паллады гнев

На судно пал Аяксово.

О, сколько пота предстоит гребцам твоим,

Тебе же - бледность смертная,

Позорный мужу вопль, мольбы и жалобы

Юпитеру враждебному,

Когда дождливый Нот в заливе Адрия,

20 Взревевши, разобьет корму.

Когда ж добычей жирной будешь тешить ты

Гагар на берегу морском,

Тогда козел блудливый вместе с овцами

Да будет Бурям жертвою!

Пер. Н. С. Гинцбурга

11

Теперь, как прежде, Петтий, мне писать стишки

Радости нет никакой, когда пронзен любовью я,

Любовью той, что ищет пуще всех во мне

К мальчикам страсти огонь зажечь иль к нежным девушкам.

Я отрезвился от любви к Инахии

Третий декабрь с той поры листву с деревьев стряхивал.

Увы, какой мне стыд, везде по городу

Баснею стал я какой! Как стыдно мне пиров теперь,

Где обличало все меня в любви моей:

10 Томность, молчанье мое и вздох из глубины груди.

"Ужели перед выгодой ничтожество

С искренним чувством бедняк?" - в слезах тебе я сетовал,

Когда нескромно бог, лишь распалюся я

Жгучим вином чересчур, из сердца тайну выведет.

"Но раз свободно наконец в груди моей

Гневом вздымается желчь, пущу тогда я на ветер

Припарки, раны злые не целящие,

Кончу с неравным борьбу, отбросив скромность ложную..."

Едва решенье твердое я принял, ты

20 В дом мне вернуться велел; но я стопой неверною

Спешил, о горе, не к своим дверям, увы!

К жестоким порогам, где я ломал и бедра, и бока.

Теперь Ликиска я люблю надменного: