Александр Твардовский - За далью — даль

Зато порукой обоюдной
Любая скрашена страда:
Ещё и впредь мне будет трудно,
Но чтобы страшно —
Никогда.

И дружбы долг, и честь, и совесть
Велят мне в книгу занести
Одной судьбы особой повесть,
Что сердцу встала на пути…

Я не скажу, что в ней отрада,
Что память эта мне легка,
Но мне свое исполнить надо,
Чтоб вдаль глядеть наверняка.
В ней и великой нет заслуги —
Не тем помечена числом…

А речь идет о старом друге,
О лучшем сверстнике моем.
С кем мы пасли скотину в поле,
Палили в залесье костры,
С кем вместе в школе,
В комсомоле
И всюду были до поры.

И врозь по взрослым шли дорогам
С запасом дружбы юных дней.
И я-то знаю: он во многом
Был безупречней и сильней.

Я знаю, если б не случиться
Разлуке, горшей из разлук,
Я мог бы тем одним гордиться,
Что это был мой первый друг.

Но годы целые за мною,
Весь этот жизни лучший срок —
Та дружба числилась виною,
Что мне любой напомнить мог…

Легка ты, мудрость, на помине:
Лес рубят — щепки, мол, летят.
Но за удел такой доныне
Не предусмотрено наград.

А жаль!
Вот, собственно, и повесть,
И не мудрен ее сюжет…

Стояли наш и встречный поезд
В тайге на станции Тайшет.

Два знатных поезда, и каждый
Был полон судеб, срочных дел
И с независимостью важной
На окна встречного глядел.

Один туда, другой обратно.
Равны маршруты и права.
— «Москва — Владивосток»? —
Понятно.
— Так-так: «Владивосток — Москва»…

Я вышел в людный шум перронный,
В минутный вторгнулся поток
Газетой запастись районной,
Весенней клюквы взять кулек.

В толпе размять бока со смаком,
Весь этот обозреть мирок —
До окончаний с твердым знаком
В словах «Багажъ» и «Кипятокъ»…

Да, я люблю тебя душевно
И, сколько еду, все не сыт.
Тобой, дорожный, многодневный,
Простой и в меру быстрый быт;

Вагон и эти остановки
Всего бегущего в окне,
И даже самозаготовки
По среднерыночной цене…

Так, благодушествуя вволю,
Иду. Не скоро ли свисток?
Вдруг точно отзыв давней боли
Внутри во мне прошел, как ток…

Кого я в памяти обычной,
Среди иных потерь своих,
Как за чертою пограничной,
Держал,
он, вот он был,
в живых.

Я не ошибся, хоть и годы
И эта стеганка на нем.
Он!
И меня узнал он, с ходу
Ко мне работает плечом.

И чувство стыдное испуга,
Беды пришло еще на миг,
Но мы уже трясли друг друга
За плечи, за руки…
— Старик!

— Старик!
Взаимной давней клички
Пустое, в сущности, словцо
Явилось вдруг по той привычке,
А я смотрю ему в лицо:

Все тоже в нем, что прежде было,
Но седина, усталость глаз,
Зубов казенных блеск унылый —
Словцо то нынче в самый раз,
Ровесник — друг. А я-то что же?
Хоть не ступал за тот порог,
И я, конечно, не моложе,
Одно, что зубы уберег.
— Старик.

И нет нелепей муки:
Ему ли, мне ль свисток дадут,
И вот семнадцать лет разлуки
И этой встречи пять минут!

И вот они легли меж нами —
Леса, и горы, и моря,
И годы, годы с их мечтами,
Трудами,
войнами,
смертями —
Вся жизнь его,
Вся жизнь моя…

— Ну вот, и свиделись с тобою.
Ну, жив, здоров?
— Как видишь жив.
Хоть непривычно без конвоя,
Но, так ли, сяк ли, пассажир
Заправский: с полкой и билетом…
— Домой?
— Да как сказать, где дом…
— Ах, да! Прости, что я об этом…
— Ну, что там, можно и о том.
Как раз, как в песенке не новой,
Под стать приходятся слова:

Жена найдет себе другого,
А мать… Но если и жива…
Так. Ты туда, а я обратно…
— Да, встреча: вышел, вдруг —
смотрю…

— И я смотрю: невероятно…
— Не куришь?
— Как еще курю!..
Стоим. И будто все вопросы.
И встреча как ни коротка,
Но что еще без папиросы
Могли бы делать до свистка?

Уже его мы оба ждали,
Когда донесся этот звук.
Нам разрешили
Наши дали
Друг друга выпустить из рук…

— Пора!
— Ну что же, до свиданья.
— Так ты, смотри — звони, пиши… —
Слова как будто в оправданье,
Что тяжесть некая с души.

И тут на росстани тайшетской,
Когда вагон уже потек,
Он, подбодрившись молодецки,
Вдруг взял мне вслед под козырек.