Муса Джалиль - Моабитская тетрадь

Неволя, заточение, тюрьма:
Что день, что ночь — различья нету.
Стараются свести меня с ума,
Убить во мне стремленье к свету.

Сдавил дыханье каменный мешок,
Бьет кашель, немощна походка.
Я к двери подхожу, а там — замок,
В окно гляжу, а там — решетка.

И каждым утром виселица ждет.
Душа безмолвствует, тоскуя.
И радость лишь в глубоком сне живет,
И лишь в мечтах теперь живу я.

Когда сквозь прутья алая заря
Лучами камеру обводит,
Мне кажется: косынкою горя,
Ко мне любимая приходит,

Целует, улыбается и вот,
Тюремные раздвинув своды,
Берет меня за плечи и ведет
На праздник солнечной свободы.

В глаза глядит, как будто говоря:
«Напрасно ты не верил, милый,
Как видишь, я пришла, твоя заря,
И жизнь навеки озарила!»

Мечта, мечта!.. Но что бы без мечты
Я делал в каменной могиле?
Как хорошо, что есть хотя бы ты:
Мечту во мне не погасили!

Пусть мне не жить — мечта моя со мной!
Что все страдания и беды, —
Я чувствую: светлеет над страной,
Она близка, заря победы!

Порой душа бывает так тверда,
Что поразить ее ничто не может.
Пусть ветер смерти холоднее льда,
Он лепестков души не потревожит.

Улыбкой гордою опять сияет взгляд.
И, суету мирскую забывая,
Я вновь хочу, не ведая преград,
Писать, писать, писать, не уставая,

Пускай мои минуты сочтены,
Пусть ждет меня палач и вырыта могила,
Я ко всему готов. Но мне еще нужны
Бумага белая и черные чернила!

Нет, врешь, палач, не встану на колени,
Хоть брось в застенки, хоть продай в рабы!
Умру я стоя, не прося прощенья,
Хоть голову мне топором руби!

Мне жаль, что я тех, кто с тобою сроден,
Не тысячу — лишь сотню истребил.
За это бы у своего народа
Прощенья на коленях я просил.

Купалась девушка при лунном свете —
Совсем одна, средь быстрых волн речных,
То плавным лебедем скользила в струях,
То резвой рыбкой исчезала в них.

Вились колечки серебристой пены —
Спешили гибкий стан ее облечь,
Как черный шелк, расшитый жемчугами,
Густые волосы спадали с плеч.

Блестела кожа мраморным отливом,
Игривый смех носился вдоль реки.
Соперницей луны тайком любуясь,
Застыли ивы, стихли тростники.

Но слишком далеко, с волной играя,
Она, увлекшись, заплыла… И вот
Схватил ее и жадно, с грозным шумом
Стал втягивать тугой водоворот.

«Тону! Спасите!» — руки простирая,
Она взывала… И на помощь ей
Случайный путник — юноша, зашедший
В рыбачий домик, — бросился скорей.

В поток нырнул джигит,
Из черной глуби
Ей к берегу помог добраться он,
Девичий стан увидел в блеске лунном,
В лицо взглянул — и замер, восхищен!

Зачем в глаза с улыбкой ты взглянула —
Мне душу этот взор прожег огнем,
Зачем меня в водоворот безумья.
Ты увлекла — и потопила в нем?

Всё я забыл в потоке этой страсти:
Печаль и радость, дружбу и вражду, —
И впрямь русалкой, гибкой и коварной,
Ты оказалась на мою беду!

А помнишь ли, когда сама тонула,
Я руку протянул тебе — и спас!
Сказала ты «спасибо» мне, но душу
Стрелой пронзила своенравных глаз.

Теперь и я тону… Подай же руку,
Хоть искру милосердья прояви:
Спаси, спаси влюбленного — он гибнет
В водовороте колдовской любви!

Толпой пришли к поэту стар и млад,
Уже гостями полон дом его.
Поэт повел их в тот роскошный сад.
Что вырастил близ сердца своего.

Потом, чтоб было весело гостям,
Бокалы песней он наполнил сам;
Искрится это жгучее вино —
В душе певца рождается оно.

И молодые, и бородачи
В огне той песни сделались хмельны.
В сердцах гостей веселые лучи
Надеждами и радостью полны.

Из-за стола поднялся старый дед.
Старик сказал взволнованно: «Друзья!
Я очень стар. Мне девяносто лет.
Но лучше пира не знавал и я.

Судьба мне посылала много бед.
Всю жизнь я шел по трудному пути.
Мне удалось в твоем саду, поэт,
Утраченную молодость найти».