Александр Еременко - Горизонтальная страна - Стихотворения

И если Брет — то Гарт,
Мария — то Ремарк,
а кум — то королю,
а лыжная — то база.
Коленчатый — то вал,
архипелаг…
здесь шаг
чуть в сторону — пардон,
мой ум зашел за разум.

Куда влечет меня свободный ум?
И мой свободный ум из Порт-Петровска [4] Петровск-Порт — современная Махачкала. ,
хотя я по природе тугодум,
привел меня к беседке шамилевской.

Вот камень. Здесь Барятинский сидел.
Нормальный камень. Выкрашенный мелом.
История желает здесь пробела…
Так надо красным. Красным был пробел.

Он, что ли, сам тогда его белил?
История об этом умолчала.
Барятинский?.. Не помню. Я не пил
с Барятинским. Не пью я с кем попало.

Да, камень, где Барятинский сидел.
Любил он сидя принимать — такое
прощается — плененных: масса дел!
Плененные, как самое простое,
сдаваться в плен предпочитали стоя.
Наверно, чтоб не пачкаться о мел.

Доска над камнем. Надпись. Все путем.
Князь здесь сидел. Фельдмаршал? — это ново.
Но почему-то в надписи о том,
кто где стоял, не сказано ни слова.

Один грузин (фамилию соврём,
поскольку он немножко знаменитый)
хотел сюда приехать с динамитом.
«Вот было б весело, вот это был бы гром!»

Конечно, если б парни всей земли
с хорошеньким фургоном автоматов,
да с газаватом [5] Газават — священная война мусульман. , ой, да с «Айгешатом» [6] «Айгешат» — портвейн. ,
то русские сюда бы не прошли.

К чему сейчас я это говорю?
К тому, что я претензию имею,
нет, не к Толстому,
этим не болею —
берите выше — к русскому царю.

Толстой, он что? Простой артиллерист.
Прицел, наводка, бац! — и попаданье:
Шамиль — тиран, кошмарное созданье,
шпион английский и авантюрист.

А царь, он был рассеян и жесток.
И так же, как рассеянный жестоко
вместо перчатки на руку носок
натягивает морщась, так жестоко
он на Россию и тянул Восток.

Его, наверно, раздражали пятна
на карте… Или нравился Дербент.
Это, конечно, маловероятно,
хотя по-человечески понятно:

оно приятно, все-таки Дербент!
«В Париже скучно, едемте в Дербент?»
Или: «Как это дико, непонятно:
назначен губернатором в ДЭРБЭНТ!»

На холмах Грузии лежит такая тьма,
что я боюсь, что я умру в Багеби.
Наверно, Богу мыслилась на небе
Земля как пересыльная тюрьма.

Какая-то такая полумгла,
что чувствуется резкий запах стойла.
И, кажется, уже разносят пойло…
Но здесь вода от века не текла.

Есть всюду жизнь.
И тут была своя, —
сказал поэт и укатил в Европу.
Сподобиться такому автостопу
уже не в состоянье даже я.

Неприхотливый город на крови
живет одной квартирой коммунальной
и рифмы не стесняется банальной,
сам по себе сгорая от любви.

А через воды мутные Куры,
непринужденно руку удлиняя,
одна с другой общается пивная,
протягивая «ронсон» — прикури!

Вдвойне нелеп здесь милиционер,
когда, страдая от избытка такта,
пытается избавиться от факта
не правонарушения — манер.

На эту пару рифм другой пример:
это вполне благоприятный фактор,
когда не нужен внутренний редактор
с главным редактором: он не миллионер.

Я от Кавказа делаюсь болтлив.
И, может быть, сильней, чем от «Кавказа».
Одна случайно сказанная фраза
сознанье обнажает, как отлив.

А там стоит такая полумгла,
что я боюсь, что я умру в Багеби.
Наверно, Богу мыслился на небе
наш путь как вертикальная шкала…

На Красной площади всего круглей земля!
Всего горизонтальней трасса БАМа.
И мы всю жизнь толчемся здесь упрямо,
как Вечный Жид у вечного нуля.

И я не понимаю, хоть убей,
зачем сюда тащиться надо спьяну,
чтобы тебя пристукнул из нагану
под Машуком какой-нибудь плебей.