Анна Логвинова - За пазухой советского пальто

Бабушки охали — что же такое будет.
Бабушки охали — как же все это станется.
И я понимала — меня растят на убой
Какому-то чувству чудовищного размаха.

И вот — мне уже возмутительно много лет,
А чувства такого все нет и нет.

И я знаю — есть женщины, из которых все до одной
Могут встать стеной.
И сказать — что мол «наши мужья нам нравятся
Больше Джереми Айронса!!!»

Но я никогда не видела их мужей,
Не снимала с них галстуков, не целовала их шей.
И возможно поэтому
Мне так никто и не нравится.
Кроме, конечно же, Джереми,
Джереми Айронса…

Проснулась обнаженная, к полудню
Оделась и хожу в ночной рубашке,
Не ем, не пью, смотрю себе в окно,
То чиркну спичкой, то чирикну птичкой.
И мнится мнe: я — Дедушка Мороз,
И среди лета в загородный дом
Ко мне приходят дети — сто детей,
И сто мешков им взвалены на плечи.
Мы, дети, — говорит один из них,
Не верим в Дед Мороза и пришли
Затем, чтоб возвратить тебе подарки.
И я, как Дед Мороз, бегу в киоск
Пока светло, за сладостями к чаю.
Спасибо, навестили старика,
А то хожу один в ночной рубашке.

Она встала на цыпочки, и закрыла окно щитом,
И он тоже проснулся, и нащупал спички в комоде,
И они стояли так близко, как дождь и дом,
Когда дом все стоит, а дождь не проходит.

И тогда он сказал ей, что наступает зима.
Они сняли две комнаты в доме напротив почтамта,
И она целый вечер на коленях расставляла тома,
Чтобы Тютчев был там-то, а Данте был там-то и там-то.

И они просыпались, курили, варили овес,
Он часами смотрел, как, живая от края до края,
Она неподвижно лежала под дождем его слез,
Иногда открывая глаза, иногда закрывая.

Забуду перед сном дневные лица
И помня, что не так уж мы близки,
Надену свитер, брюки и носки,
Чтоб ты не постеснялся мне присниться.

Давно не налетали не дубы
ветра, но шляпок просто тьма под дубом.
Не мог бы ты со мной еще немгубо,
немруко и немного здесь побыть?

Еще никто не умер от любви.
Малину девочка несет в панаме.
И на мече, который между нами,
соломинки роняют муравьи.

Под простынкой не в полоску
и не в клетку, а в цветочек,
чистый хлопок, сто процентов,
спит мужчина, настоящий.
Очень странно, неужели
это правда, сяду рядом,
он глаза приоткрывает,
смотрит дико, пахнет медом.

Пусть я без тебя в новый день перееду,
но зная, что ты позвонишь перед утром,
сдвигаю свою событийную утварь
поближе к началу беседы.
Поближе к началу беседы
сдвигаю свою событийную утварь,
и если ты мне позвонишь перед утром,
то я в новый день перееду.
Я с ней в новый день перееду.
И так как сожительство не состоялось,
то ты мне — событель. Мой внутренний ярус
Хранит событийную утварь беседы.
Твою и мою событийную утварь.
Имущество наше растет соразмерно
Часам и минутам. И дикие серны
Мне снятся, когда ты звонишь перед утром.

Утром сделал мостик
Завязал мне хвостик.
А потом ушел
Как же так — ушел?
А потом пришел.
Так и так, пришел.
В вафельном стаканчике
Сливочный пломбир.
Этот мостик — Аничков
Я здесь командир!

Вот я иду — а из моей спины
Торчат твои лопатки.
Плывут вдоль берега креветки и касатки,
А я иду вдоль крашеной стены.
Я вышла из песочницы, и вот
Иду между стеной и океаном.
А то, что под ногами, очень странным,
Нелепым образом во мне живет.
Иду вдоль побережной полосы,
Себя не отличая от дороги,
И чувствую, как затекают ноги,
Как будто я — песочные часы.
Сейчас меня перевернет волна,
Еще чуть-чуть, и берег станет гладким.
Но бережно несет твои лопатки
Сквозь ветры моя хрупкая спина.

Мы ночью одни. На полу в полусне
Разложим подушки, чтоб не было страшно.
Подушка к подушке, и только мурашки
От ветра бегут со спины по спине.
Синицы влетают окну в капюшон.
Обнявшись за шторой, стоим на коленях.
Мурашки нас приняли за муравейник —
Кто перышко тянет, кто нитку нашел.
Стрекозы поют, и на шторе цветок
От ветра дрожит, ветер смотрит с балкона
На нас, чтоб узнать по спинному наклону
Где север, где запад, где юг, где восток.