По вечерам над соловчанами
Весенний воздух мглист и сыр.
И правит окриками пьяными
Суровый ротный командир.
А там, за далью принудительной,
Над пылью повседневных скук
СЛОН серебрится упоительный
И раздается чей-то «стук».
А дальше, за постами самыми, —
Касаясь трепетной руки,
Среди канав гуляют с дамами
Рискующие остряки.
И каждый вечер омрачающим
Туманом полон небосклон,
И я опять неубывающим
Остатком срока оглушен.
А рядом, у дневальных столиков,
Проверок записи торчат,
И ротные, противней кроликов,
«Сдавайте сведенья» кричат.
И каждый вечер в час назначенный,
Иль это только снится мне,
Девичий стан, бушлатом схваченный,
В казенном движется окне.
И, медленно пройдя меж ротами,
Без надзирателя — одна,
Томима общими работами,
Она садится у бревна.
И веет тягостным поверьем
Метелка в узенькой руке,
Полна Особым Назначеньем
Нога в болотном сапоге.
Сибирь и минусы склоненные
В моем качаются мозгу.
И сроки длинные, бездонные
Цветут на синем берегу.
Глухие тайны мне поручены,
Мне чьи-то сроки вручены,
И все души моей излучины
Осенней скукою полны.
Игорь Северянин
В северном коттедже
Я трибуналом обусловнен,
Коллегиально осужден.
Среди красот полярного бомонда
В десерте экзотической тоски,
Бросая тень, как черная ротонда,
Галантно услонеют Соловки.
Ах, здесь изыск страны коллегиальной,
Здесь все сидят — не ходят — а сидят.
Но срок идет во фраке триумфальном,
И я ищу, пардон, читатель, blat.
Полярит даль бушлат демимоденки,
Вальсит грезор, балан искрит печаль,
Каэрят [8] Каэрят — от «КР» ( каэр ), то есть осужденные за контрреволюционную деятельность.
дамы — в сплетнях все оттенки,
И пьет эстет душистый вежеталь.
Компрометируют маман комроты,
На файв-о-клоках фейерея мат.
Под музыку Россини ловит шпроты
Большая чайка с занавеса МХАТ [9] Эмблемой журнала «Соловецкие острова» в 30-е годы было изображение беломорской большеклювой чайки, летящей над морем на фоне трех прибрежных камней. Только «летела» чайка (в отличие от мхатовской) слева направо. — Сост.
.
Окончив срок, скажу: оревуар,
Уйду домой, как в сказочную рощу,
Где ждет меня, эскизя будуар,
За самоваром девственная теща.
Сергей Есенин
Недошедшее «Письмо к матери»
Ты еще жива, моя старушка,
Жив и я. Привет тебе, привет…
Получил в посылке я подушку
И цилиндр с парою штиблет.
Слышал я: тая тоску во взоре,
Ты взгрустнула шибко обо мне.
Ты так часто ходишь к прокурору
В старомодном ветхом шушуне.
Ничего, родная, успокойся…
Не грусти на дальнем берегу.
Я, хотя отчаянный пропойца,
Но без водки — спиться не могу.
Я по-прежнему такой же нежный,
И мечта одна лишь в сердце есть:
Чтоб скорей от этой вьюги снежной
Возвратиться к нам — на минус шесть.
Я приду, когда раскинет ветви
Сад, купаясь в розовости вод,
Только ты меня уж на рассвете
Не буди, как в роте на развод.
Не томи ж меня печальным взором,
Не грусти так шибко обо мне,
Не ходи так часто к прокурору
В старомодном ветхом шушуне.
(после получения посылки из Моссельпрома)
Мой лозунг:
— «От жизни
Все берите»,
Но все
я
Брать не готов:
Это вам —
Не какой-нибудь
Толстый критик —
А 10 лет Соловков!
СЛОН высок,
Но и я высокий,
Мы оба —
Пара из пар.
Ненавижу
Всяческие сроки!
— Обожаю
Всяческий гонорар!
Мой голос
Ударит громом,
И рядом скиснет медь:
Кроме,
Как в УСЛОНЕ,
Нигде
Не хочу сидеть!!!
Тысяча тысяч,
Знайте:
Нет больше голов тоски:
Вам говорю:
— Покупайте
«Новые Соловки» [10] Название газеты УСЛОНа. Цена отдельного номера 5 коп., на год — 1 р. 30 коп.
.
Архиепископ Верейский Илларион (Троицкий) (1866–1929) отбывал заключение в 1920-х годах на Соловках, умер в тюремной больнице в Ленинграде. Стихотворение написано его иподиаконом (имя узнать не удалось), находившимся вместе с ним в Соловецких лагерях. Оно имело хождение в списках, с одного из которых и публикуется.
Памяти архиепископа Верейского Иллариона
Читать дальше