Юз Алешковский - Средь других имен

О, достойней есть, величавей
Города пред Твоими очами,
Жемчуга на Твоей державе,
Цепь лампад во вселенском храме.

Но в лукавой, буйной столице,
Под крылом химер и чудовищ,
До сих пор нетленно таится
Наше лучшее из сокровищ:

Поколений былых раздумья,
Просветленных искусств созданья,
Наших вер святое безумье,
Наших гениев упованья,

Смолкший звук песнопений, петых
В полумраке древних святилищ,
Правда мудрых письмен, согретых
Лаской тихою книгохранилищ…

Не кропи их водою мертвой!
Не вмени нам лжи и подмены!
Опусти святой омофор Твой —
Кровлю мира — на эти стены!

Ткали в Китеже-граде,
Умудрясь в мастерстве,
Золоченые пряди
По суровой канве.

Вышивали цветами
Ослепительный плат
Для престола во храме
И для думных палат.

Но татарские кони
Ржут вот здесь, у ворот.
Защитить от погони
Молит Деву народ.

И на дно голубое,
В недоступную глушь,
Сходят чудной тропою
Сонмы праведных душ.

Там служенья другие,
У иных алтарей,
Там вершит литургию
Сам Исус Назарей…

Недовышит и брошен
Дивный плат на земле,
Под дождем и порошей,
В снежных бурях и мгле.

Кто заветные нити
Сохранил от врага —
Наклонитесь! падите!
Поцелуйте снега,

В лоне отчего бора
Помолитесь Христу,
Завершайте узоры
По святому холсту!

Про всенародное наше вчера,
Про древность я говорю.
Про вечность. Про эти вот вечера,
Про эту зарю.

Про вызревающее в борозде,
Взрыхленной плугом эпох,
Семя, подобное тихой звезде,
Но солнечное, как бог.

Не заговорщик я, не бандит.
Я — вестник другого дня.
А тех, кто сегодняшнему кадит,
Достаточно без меня.

Исчезли стены разбегающиеся,
Пропали городские зданья:
Ярчеют звезды зажигающиеся
Любимого воспоминанья.

Я слышу, как в гнездо укладываются
Над дремлющим затоном цапли,
Как сумерки с лугов подкрадываются,
Роняя голубые капли;

Я вижу очертаний скрадываемых
Клубы и пятна… мошки, росы…
Заречных сел, едва угадываемых,
Лилово-сизые откосы;

Возов, медлительно поскрипывающих,
Развалистую поступь в поле;
Взлет чибисов, визгливо всхлипывающих
И прядающих ввысь на воле…

И в грезе, жестко оторачиваемой
Сегодняшнею скорбной былью,
Я чувствую, как сон утрачиваемый,
Своей души былые крылья.

Нет, не боюсь языческого лиха я.
Шмель, леший, дуб —
Мне любо всё, — и плес, и чаща тихая,
И я им люб.

Здесь каждый ключ, ручей, болотце, лужица
Журчат мне: пей!
Кричат дрозды, кусты звенят и кружатся,
Хмелит шалфей.

Спешат мне тело — дикие, невинные —
В кольцо замкнуть,
Зеленым соком стебли брызжут длинные
На лоб, на грудь,

Скользят из рук, дрожат от наслаждения,
Льют птичий гам,
Касаясь, льнут, как в страстном сновидении,
К вискам, к губам,

Живые листья бьют о плечи темные
В проемы чащ
Кидают п о д ноги луга поемные
Медвяный плащ.

Бросают тело вниз, в благоухание,
Во мхи, в цветы,
И сам не знаешь в общем ликовании,
Где — мир, где — ты.

О триумфах, иллюминациях, гекатомбах,
Об овациях всенародному палачу,
О погибших и погибающих в катакомбах
Нержавеющий и незыблемый стих ищу.

Не подскажут мне закатившиеся эпохи
Злу всемирному соответствующий размер,
Не помогут во всеохватывающем вздохе
Ритмом выразить величайшую из химер.

Этой поступью оглушенному, что мне томный
Тенор ямба с его усадебною тоской?
Я работаю, чтоб улавливали потомки
Шаг огромнее и могущественнее, чем людской.

Чтобы в грузных, нечеловеческих интервалах
Была тяжесть, как во внутренностях Земли,
Ход чудовищ, необъяснимых и небывалых,
Из-под магмы приподнимающихся вдали.

За расчерченною, исследованною сферой,
За последнею спондеической крутизной,
Сверхтяжелые, трансурановые размеры
В мраке медленно поднимаются передо мной.