Итальянская опера
Легкость и хрусталь Россини –
Соловьи полощут горло,
Плещут дамы в ложе синей
Кружевами, веерами,
И лорнирует Эрцгерцог
Бледный профиль примадонны.
Вена пахнет апельсином.
Крик в партере: «Viva! Viva!»
Альмавива ловит розу.
Истекая желтым воском,
Свечи млеют вдоль карнизов
Над усталым Разумовским,
Задремавшим в ложе синей.
Разумовский! Это вызов
Соловьиному Россини!
А потом вспорхнула Вена,
Прошуршала кружевами,
Унесла рулады скрипок
В серо-бархатную ночь.
Ветер. Снег. Погасли окна.
Гаснут плошки. Мчатся сани.
Под аркадой театральной
Бьется мокрая афиша…
Тише, тише… На афише
Имя:
Людвиг ван Бетховен.
«Это завтра?» (Тише… тише…
Лист пульсирует, как сердце…)
«Это завтра?» – «Я не знаю».
– «Вы приедете?» – «Увольте!
Тяжело, старо и дико!»
– «Говорят, он сумасшедший?»
– «Он глухой». – «Глухой! О Боже!
Но ведь мы еще не глухи!»
– «Ходят слухи…»
(Тише… Тише…
Издалека: снег и ветер.
Издалека: смерть и ночь.)
IV
Потертый, зеленый фрак.
Белеют швы.
Свеча оплывает. Мрак.
Тень от большой головы…
В камине огонь потух.
Ты видишь его, луна?
Он зол, одинок и глух!
Вчера – ледяная дрожь
И божественный нотный лист.
Вчера – из враждебных лож
В лицо симфонии – свист.
Дерзкая, на сквозняке
Хлопала дверь. Пустел
Зал…
Он держал в руке
Мириады миров. – Горел,
Мчался в рокот и гром,
На Страшный Суд.
Не поняли?.. Но потом
Поймут!
Огарок, чадя, поник.
В углах закачалась тьма.
Он печальный, он злой старик,
Он, должно быть, сошел с ума…
На клавиши положил
Пальцы озябших рук.
Пульсирует в сети жил
Едва зазвеневший звук.
Не сердце! Не кровь! – Прибой
От клавиш, от тишины…
И плещется голубой,
Смертельный хрусталь луны.
Кутаясь в рваный плед,
Бетховен, вздрогнув, берет
Аккорд… На тысячи лет
Вперед.
1937
МИСТРАЛЬ
Мистраль – поэт – лицом к мистралю
Пусть мертв поэт, – мистраль поет.
Поет, и плещет, и метет
Прованса сумрачные дали.
Разливами косматых туч
Угрюмый запад опечален,
И сходят с неприступных круч
Гиганты каменных развалин.
И дремлет памятник в дыму
Туманных зорь, в огне заката.
Но на лету прильнут к нему,
Пахнув лавандой, крылья брата,
И в запахе родной земли
Опять цветут, как встарь цвели.
Стихи, не знающие ночи.
Бессмертные, как высь и даль…
И мертвому живой мистраль
Целует каменные очи.
1934
ВЕСНА БОТТИЧЕЛЛИ
В мире не было лучше
Симонетты Веспуччи
И не будет во веки веков.
Это личико девичье
В сердце Козимо Медичи
Просияло из облаков,
И, как свечи у клироса.
Флорентийские ирисы
У бессмертных колен склонены,
Восхваляя певуче
Симонетту Веспуччи
На земле воплощенье Весны.
В желтых локонах лента.
Это весь Кватроченто,
Вся лазурь итальянских высот,
И, всегда одинакова,
В самой нежной из раковин
Афродита над миром встает.
Что нам праздники Медичи,
Короли, королевичи.
И луна, и балы, и цветы,
В том, что весел ли, грустен ли
Этой девочки пустенькой
Быстрый путь до последней черты?
Легким взмахом качели
Захлестнув Боттичелли.
Пронеслась над вершинами ив
И пропала за тучей
Симонетта Веспуччи.
Беззаботные крылья спалив.
Но не в смертном луче ли
Уловил Боттичелли
Победившую тленье весну?
Вечность плещет столетьями
В том же солнечном свете мы
Угасая, отходим ко сну.
Вечность плещет приливами
Под такими же ивами
Без конца зеленеет трава,
И, всегда одинакова,
В самой тайной из раковин,
Симонетта Веспуччи жива.
1936
РОЖДЕНЬЕ
И снова шелест белых риз,
И преклоненные колени,
И снова жив Квентин Мэтсис
С его палитрою весенней.
Под несказанной синевой,
На полог розово-лиловый
Архангел золотоголовый
Роняет лилии… Травой
И земляникой пахнет в доме, –
Всё как тогда! – Порог, окно,
Тенистый дворик… На соломе
Два голубя клюют зерно, –
Всё как тогда! – У женщин в темном
Жалеющий и мудрый взгляд,
И розаны в кувшине скромном
У изголовия стоят.
Как будто целый мир не тронут
Ничьей виной, ничьим концом,
И дремлет у груди, спеленат,
Ребенок с солнечным лицом.
А тень от двери, так знакома,
Так ежедневна и проста,
Рисует на пороге дома
Две перекладины Креста.
Читать дальше