До сих пор не принимает сердце
Крестоносцев, сеявших огонь,
На кострах сжигавших иноверцев
Лишь за то, что Бог у них другой.
Есть фанаты и средь иудеев,
Что иной религии не чтут.
Но пришли мы в этот мир,
Надеясь,
Что одна судьба у нас и суд.
Что для всех религий места хватит,
Как тепла и доброты на всех…
Вновь Земля своею кровью платит
За чужую ненависть и грех.
Я увидел свой скелет
И застыл от ужаса.
Мой рентгеновский портрет
Стал проверкой мужества.
Я разглядывал его,
Словно травматолог.
И не понял ничего —
Стар я или молод.
Хорошо, что снимок мой
Снят был не посмертно.
Я принес его домой
С недоверьем смерда.
И повесил свой скелет
Рядом с книжным шкафом…
Смотрит мрачно старый Фет,
И смеется Кафка…
Мы жили рядом,
Но не в смысле дома.
Мы жили рядом
Сердцем и душой.
Наверно, я соседом
Был недобрым,
Когда была ты
Столько лет чужой.
Не то, чтобы чужой,
Скорей одной из многих:
И почему я был настолько туп,
Что не сумел увидеть
В наших встречах строгих
Печальную влюбленность
Глаз и губ…
И только случай,
А скорей судьба мне
Вдруг обнажила таинство любви…
И до сих пор не затихает пламя,
В котором сжег я те года свои.
Чýдное время – восточная осень…
Дали прозрачны и пальмы грустны.
Красное море на берег выносит
Тихие ритмы лазурной волны.
Пишет Природа поэму раздумий,
Мудрую сказку о нас и себе.
И в тишине, и загадочном шуме
Видятся мне перемены в судьбе.
Эйлат
Власть воюет с собственным народом.
Все при ней – и хитрость, и расчет:
То отпустит цены мимоходом,
То дубинки к митингу пошлет.
Может без вины в сизо упрятать
Каждого, кто на нее сердит.
Например, за то, что оказался рядом
С теми, кто ей правду говорит.
Власть воюет с собственным народом.
И за счет народа разжирев,
Бой ведет уже широким фронтом,
Вызывая справедливый гнев.
Видел я, как дачи разрушали
Под инфаркты и под женский крик.
Видимо, кому-то помешали
Ветераны из села «Речник».
А закон у нас теперь, как дышло.
Для чинуш все средства хороши.
Поднапрягся чуть, – глядишь, и вышло…
И уходит истина в бомжи.
Власть при всех чинах и капиталах
Верит, что всегда права она.
Но войну позорно проиграла,
Хоть и продолжается война.
Я останусь навсегда двадцатилетним,
Если не по внешности судить,
А по той наивности и бредням,
Без которых мне уже не жить.
Я останусь навсегда двадцатилетним,
Потому что верил с юных лет,
Что не буду средь коллег последним.
Впрочем, среди них последних нет.
Я останусь навсегда двадцатилетним,
Потому что радостно живу.
Восторгаясь то закатом летним,
То седыми льдами на плову.
Я останусь навсегда двадцатилетним.
Потому что ты всегда со мной.
Ну, а счастье не дается в среднем.
Только все —
На весь наш путь земной.
Возвращаясь в прожитые годы
Три птицы увидел я
В небе пустом.
Ворону, летевшую вкось.
Орла над высоким
Весенним гнездом.
Сороку, схватившую кость.
Ворона летела, не зная куда,
В расчете на птичье «авось».
Сорока, вкусившая радость труда,
Собаке оставила кость.
Орел, воспаривший
Над холодом скал,
Высматривал сверху обед.
И в эти минуты он тоже не знал,
А будет обед или нет.
И каждая птица была занята.
У каждой был свой интерес.
… Ворону сбил ястреб
Над сенью куста,
Упавший на жертву с небес.
Сорока добычу оставила псу,
Едва не лишившись крыла.
И сгинул орел,
Улетевший в грозу.
И тело река приняла.
Три птицы увидел я
В небе пустом:
Синицу, грача, пустельгу.
А что с теми птицами
Стало потом,
Я вам рассказать не могу.
Которые сутки все море штормит.
Неужто на шторм не истрачен лимит?
Но катятся волны с утра до утра.
А все говорят, что природа мудра.
Читать дальше