Иннокентий Анненский - Кипарисовый ларец

Слава Богу, снова тень!
Для чего-то спозаранья
Надо мною целый день
Длится это умиранье,
Целый сумеречный день!
Между старых желтых стен,
Содрогается опалый
Шар на нитке, темно-алый,
Между старых желтых стен…
И бессильный, словно тень,
В этот сумеречный день
Все еще он тянет нитку
И никак не кончит пытку
В этот сумеречный день…
Хоть бы ночь скорее, ночь!
Самому бы изнемочь,
Да забыться примиренным,
И уйти бы одуренным,
В одуряющую ночь!
Только б тот, над головой,
Темно-алый, чуть живой,
Подождал пока над ложем
Быть таким со мною схожим…
Этот темный, чуть живой,
Там, над самой головой…

Под гулы меди – гробовой
Творился перенос,
И, жутко задран, восковой
Глядел из гроба нос.

Дыханья, что ли, он хотел
Туда, в пустую грудь?..
Последний снег был темно-бел,
И тяжек рыхлый путь,

И только изморозь, мутна,
На тление лилась,
Да тупо Черная Весна
Глядела в студень глаз –

С облезлых крыш, из бурых ям,
С позеленевших лиц.
А там, по мертвенным полям,
С разбухших крыльев птиц…

О люди! Тяжек жизни след
По рытвинам путей,
Но ничего печальней нет,
Как встреча двух смертей.

И бродят тени, и молят тени:
«Пусти, пусти!»
От этих лунных осеребрений
Куда ж уйти?

Зеленый призрак куста сирени [1]
Прильнул к окну…
Уйдите, тени, оставьте, тени,
Со мной одну…

Она недвижна, она немая,
С следами слез,
С двумя кистями сиреней мая
В извивах кос…

Но и неслышным я верен пеням,
И как в бреду,
На гравий сада я по ступеням
За ней сойду.

О бледный призрак, скажи скорее
Мои вины,
Покуда стекла на галерее
Еще черны.

Цветы завянут, цветы обманны,
Но я, я – твой!
В тумане холод, в тумане раны
Перед зарей…

Пережиты ли тяжкие проводы,
Иль глаза мне глядят, неизбежные,
Как тогда вы мне кажетесь молоды,
Облака, мои лебеди нежные!

Те не снятся ушедшие грозы вам,
Все бы в небе вам плавать да нежиться,
Только под вечер в облаке розовом
Будто девичье сердце забрезжится…

Но не дружны вы с песнями звонкими,
Разойдусь я, так вы затуманитесь,
Безнадежно, полосками тонкими,
Расплываясь, друг к другу все тянетесь…

Улетят мои песни пугливые, [2]
В сердце сменится радость раскаяньем, [3]
А вы все надо мною, ревнивые,
Будто плачете дымчатым таяньем…

Как ни гулок, ни живуч – Ям –
– б, утомлен и он, затих
Средь мерцаний золотых,
Уступив иным созвучьям.

То-то вдруг по голым сучьям
Прозы утра, град шутих,
На листы веленьем щучьим
За стихом поскачет стих.

Узнаю вас, близкий рампе,
Друг крылатый эпиграмм, Пэ –
– она третьего размер.

Вы играли уж при мер –
– цаньи утра бледной лампе
Танцы нежные Химер.

На службу Лести иль Мечты
Равно готовый консорты,
Назвать вас вы, назвать вас ты,
Пэон второй – пэон четвертый?

Как на монетах, ваши стерты
Когда-то светлые черты,
И строки мшистые плиты
Глазурью льете вы на торты.

Вы – сине-призрачных высот
В колодце снимок помертвелый,
Вы – блок пивной осатанелый,

Вы – тот посыльный в Новый год,
Что орхидеи нам несет,
Дыша в башлык обледенелый.

Я завожусь на тридцать лет,
Чтоб жить, мучительно дробя
Лучи от призрачных планет
На «да» м «нет», на «ах!» и «бя».

Чтоб жить, волнуясь и скорбя
Над тем, чего, гляди, и нет…
И был бы, верно, я поэт,
Когда бы выдумал себя.

В работе ль там не без прорух,
Иль в механизме есть подвох,
Но был бы мой свободный дух –

Теперь не дух, я был бы Бог…
Когда б не «пиль!» да не «тубо!»,
Да не «тю-тю» после «бо-бо!..»

Я люблю замирание эха
После бешеной тройки в лесу,
За сверканьем задорного смеха
Я истомы люблю полосу.