Джон Китс: Стихотворения (2)

Большинству читателей, быть может, и незаметно, что в "Оде Психее" лирический герой, гуляя по парку, набрел не на влюбленную парочку, а на статую, изображающую Амура и Психею; вся последующая молитва Психее о разрешении воздвигнуть ей жертвенник содержит точное указание о том, где жертвенник будет воздвигнут: в душе самого поэта. Китс воздвигает алтарь Психее-Душе - в собственной душе! Философу, дабы изложить подобную концепцию искусства, пришлось бы написать большую книгу. Китс уложился в неполные семьдесят строк одного-единственного стихотворения.

Впрочем, подобный "пейзаж души" - отнюдь не изобретение Китса. На гобеленах XV века и в аллегорических поэмах следующего столетия часто встречалось изображение души в виде обширного пространства, чаще всего сада или леса, с постройками, фонтанами и олицетворениями страстей, подчас сражающимися друг с другом. Для романтизма тяга к средневековью характерна, но едва ли такая; тут уж перед нами скорей "душа души", если использовать выражение старшего современника Китса, Г.Р.Державина. И английский (т.е. "нерегулярный", прикидывающийся дикой природой) парк поэтому столь любезен Китсу: именно там могут неожиданно явиться то герои скульптурной группы, то греческая урна на постаменте, персонажи оживают, разворачивают действа то на сюжет, взятый у Боккаччо ("Изабелла"), то на более или менее собственный сюжет Китса ("Канун Святой Агнессы"), действие становится все более - как выразился С.Эйзенштейн о поэмах Пушкина "Полтава" и "Медный всадник" "кинематографично", следует чередование крупных и общих планов, наплывы и т.д. - перед нами используются приемы искусства, о самом создании которого во времена Китса никто и не помышлял. Вещью бесконечно далекой от природы, одухотворенной статуей, венчается китсовский пейзаж. Китс создает свою собственную поэтику и свой поэтический мир, настолько сильно опережая каноны своего времени, что отчасти, быть может, становится понятно - отчего не поняли и не приняли Китса почти все его мудрые современники. Мы "не понимать" уже не имеем права. Концепция парка (верней - "сада") как проекции души (и наоборот) давно и подробно разработана, хорошо известна антитеза "французского" парка (например, Версаля), в котором зеленые насаждения прикидываются архитектурой, все подстрижено и подметено, - и "английского", прикидывающегося чуть ли не лесом в первозданном виде. "Сад Души" Джона Китса - безусловно, английский. В нем происходит все, что происходит в стихотворениях и поэмах Китса (кроме немногих, написанных на случай), в нем невозможны Монбланы байроновского Манфреда, бури кольриджевского "Морехода", Стоунхенджи вордсвортовской "Вины и скорби", в нем царит формула, извлеченная, видимо, из "Гимна интеллектуальной красоте" Эдмунда Спенсера: "В прекрасном - правда, в правде - красота", и в рамки этой формулы не подлежит вводить никакой "штурм и натиск": колоссальные масштабы неоконченного "Гипериона" свойственны не ему, а одному из главных его "учителей" - Джону Мильтону. Если поэта-романтика измерять непременно ипохондрией, перемноженной на умение вести легкую светскую беседу (как в бессмертном байроновском "Беппо"), Джона Китса, пожалуй, придется вообще романтиком не числить. Однако выясняется, романтизм бывает очень различен: его мерилом в некоторых случаях может служить как раз творчество Китса.

Впрочем, к "большим масштабам" Китса все же влекло. Едва лишь выпустив в свет свою первую юношескую книгу, он уехал из Лондона, через несколько месяцев вернулся, но целый год отдал он главному, как тогда ему казалось, делу жизни: поэме "Эндимион". 8 октября 1817 года он пишет о новой поэме в письме Бенджамину Бейли: "Мне предстоит извлечь 4000 строк из одного незамысловатого эпизода и наполнить их до краев Поэзией". К середине марта следующего года поэма была закончена (именно в запланированных размерах!), месяцем позже - вышла отдельной книгой. Параллельно с окончательной шлифовкой "Эндимиона" Китс написал еще и поэму "Изабелла", словом - наставал его звездный час.

О достоинствах самого крупного произведения Китса трудно говорить, коль скоро нет возможности предложить его читателям в русском переводе (кроме нескольких фрагментов).

Античный миф о любви юноши Эндимиона и богини Луны Дианы, видимо, был известен Китсу в основном по его обработкам английских поэтов XVI-XVII веков - Дрейтона, Лили, Джонсона, но Китс действительно превратил "небольшой эпизод" в колоссальное полотно; в первой части поэмы главным "сюжетом" служит красота природы, во второй - чувственная любовь, в третьей сострадание, в четвертой они чудесным образом сливаются в единое целое. Можно спорить о том, насколько Китсу удалось воплощение замысла. Критики чаще всего стараются вообще уйти от разговора об "Эндимионе", наклеить на поэму ярлык "слабой и юношеской", объявить "неудачей", в крайнем случае осторожно заметить, что об этой поэме имеются разноречивые мнения. Не имея возможности вести разговор о поэме, по сей день не переведенной на русский язык, все же надо заметить, что имя "Эндимион" каким-то образом стало в английской литературе чем-то вроде прозвища самого Китса. Оскар Уайльд, боготворивший Китса, написал о нем несколько стихотворений, а сонет, написанный по поводу продажи с аукциона писем Китса к Фанни Брон, главной его любви, стал хрестоматийным: