Николай Рубцов - Собрание стихотворений

Купил в буфете водку,
и сразу вылил в глотку
стакана полтора.
Потом, в другом буфете —
дружка случайно встретил
и выпил с ним ещё…

Сквозь шум трамвайных станций
я укатил на танцы
и был ошеломлён:
на сумасшедшем круге
сменяли буги-вуги
ужасный рок-энд-ролл!

Сперва в толпе столичной
я вёл себя прилично,
а после поднял шум:
в танцующей ватаге
какому-то стиляге
ударил между глаз!

И при фонарном свете
очнулся я в кювете
с поломанным ребром..
На лбу болела шишка,
и я подумал: — Крышка!
Не буду больше пить!..

Но время пролетело.
Поёт душа и тело,
я полон новых сил!
Хочу толкнуть за гроши
вторые брюки-клёши,
в которых я хожу…

Мрачный мастер
страшного тарана,
до чего ж он всё же нерадив!
..После дива сельского барана
я открыл немало разных див.

Нахлобучив мичманку на брови,
шёл в театр, в контору, на причал…
Стал теперь мудрее и суровей,
и себя отравой накачал…

Но моя родимая землица
надо мной удерживает власть.
Память возвращается, как птица —
в то гнездо, в котором родилась.
И вокруг долины той любимой,
полной света вечных звёзд Руси,
жизнь моя вращается незримо,
как Земля вокруг своей оси!

Я забыл,
как лошадь запрягают.
И хочу её позапрягать,
хоть они неопытных
лягают
и до смерти могут залягать!

Мне не страшно.
Мне уже досталось
от коней — и рыжих, и гнедых.
Знать не знали,
что такое — жалость.
Били в зубы прямо
и в поддых!..

Эх, запряг бы я сейчас кобылку,
и возил бы сено, сколько мог!
А потом
втыкал бы важно
вилку
поросёнку жареному
в бок…

Взбегу на холм
и упаду
в траву.
и древностью повеет вдруг из дола.
Засвищут стрелы, будто наяву.
Блеснёт в глаза
кривым ножом монгола.
Сапфирный свет
на звёздных берегах,
и вереницы птиц твоих,
Россия,
затмит на миг
в крови и жемчугах
тупой башмак скуластого Батыя!..
И вижу я коней без седоков
с их суматошным
криком бестолковым,
Мельканье тел, мечей и кулаков,
и бег татар
на поле Куликовом…
Россия, Русь —
куда я ни взгляну!
За все твои страдания и битвы —
люблю твою,
Россия,
старину,
твои огни, погосты и молитвы,
твои иконы,
бунты бедноты,
и твой степной,
бунтарский
свист разбоя,
люблю твои священные цветы,
люблю навек,
до вечного покоя…
Но кто там
снова
звезды заслонил?
Кто умертвил твои цветы и тропы?
Где толпами
протопают
они,
там топят жизнь
кровавые потопы…
Они несут на флагах
чёрный крест!
Они крестами небо закрестили,
и не леса мне видятся окрест,
а лес крестов
в окрестностях России…
Кресты, кресты…
Я больше не могу!
Я резко отниму от глаз ладони
и успокоюсь: глухо на лугу,
траву жуют
стреноженные кони.
Заржут они,
и где-то у осин
подхватит эхо
медленное ржанье.
И надо мной —
бессмертных звёзд Руси,
безмолвных звёзд
сапфирное дрожанье…

Я люблю, когда шумят берёзы,
когда листья падают с берёз.
Слушаю, и набегают слезы
на глаза, отвыкшие от слез…

Всё очнётся в памяти невольно,
отзовётся в сердце и крови.
Станет как-то радостно и больно,
будто кто-то шепчет о любви.

Только чаще побеждает проза.
Словно дунет ветром хмурых дней.
Ведь шумит такая же берёза
над могилой матери моей…

На войне отца убила пуля.
А у нас в деревне, у оград —
с ветром и с дождём гудел, как улей,
вот такой же поздний листопад…

Русь моя, люблю твои берёзы:
с ранних лет я с ними жил и рос!
Потому и набегают слезы
на глаза, отвыкшие от слез…

— Мы будем
свободны,
как птицы, —
ты шепчешь
и смотришь с тоской,
как тянутся птиц вереницы
над морем,
над бурей морской…
И стало мне жаль отчего-то,
что сам я люблю
и любим…
Ты птица иного полёта…
Куда ж мы
с тобой
полетим?!

Человек
не рыдал,
не метался
в это утлое утро утраты.
Лишь ограду встряхнуть попытался,
ухватившись за копья ограды…
Вот пошёл он,
вот в чёрном затоне
отразился рубашкою белой.
Вот трамвай, тормозя, затрезвонил:
крик водителя:
— Жить надоело?!
Шумно было,
а он и не слышал.
Может, слушал,
но слышал едва ли,
как железо гремело на крышах,
как железки машин грохотали…
Вот пришёл он,
вот взял он гитару,
вот по струнам ударил устало…
Вот запел про царицу Тамару
и про башню в теснине Дарьяла.
Вот и всё…
А ограда стояла.
Тяжки копья чугунной ограды.
Было утро дождя и металла.
Было утлое утро утраты…