Николай Рубцов - Собрание стихотворений

Я весь в мазуте,
весь в тавоте,
зато работаю в тралфлоте!

..Печально пела радиола:
звала к любви,
в закат,
в уют!..
На камни пламенного мола
матросы вышли из кают.
Они с родными целовались.
Вздувал рубахи
мокрый норд.
Суда гудели, надрывались,
матросов требуя на борт…

И вот опять — святое дело:
опять аврал, горяч и груб…
И шкерщик встал
у рыбодела,
и встал матрос-головоруб…

Мы всю треску
сдадим народу,
мы план сумеем перекрыть!
Мы терпим подлую погоду,
мы продолжаем плыть и плыть…

..Я юный сын
морских факторий —
хочу,
чтоб вечно шторм звучал,
чтоб для отважных
вечно —
море,
а для уставших —
свой причал…

Однажды
к пирсу
траулер причалил,
вечерний порт приветствуя гудком.
У всех в карманах деньги забренчали,
и всех на берег выпустил старпом.

Иду и вижу —
мать моя родная! —
для моряков, вернувшихся с морей,
избушка
под названием "пивная"
стоит без стёкол в окнах,
без дверей!
Где трезвый тост
за промысел успешный?
Где трезвый дух общественной пивной?..
Я первый раз
зашёл сюда,
безгрешный,
и покачал кудрявой головой.
И вдруг матросы
в сумраке кутёжном,
как тигры в клетке,
чувствуя момент,
зашевелились глухо и тревожно:
— Тебе чего не нравится,
студент?!
— Послушайте, —
вскипел я, —
где студенты?!
Я знаю сам моряцкую тоску!
И если вы — неглупые клиенты,
оставьте шутки,
трескайте треску!
Я сел за стол с получкою в кармане.
И что там делал,
делал или нет,
пускай никто расспрашивать не станет.
Ведь было мне
всего шестнадцать лет!

…Очнулся я, как после преступленья,
с такой тревогой,
будто бы вчера
кидал в кого-то кружки и поленья,
и мне
в тюрьму
готовиться пора!..

А день вставал!
И музыка зарядки
уже неслась из каждого окна.
И, утверждая
трезвые порядки,
упрямо
волны
двигала
Двина!
Родная рында
звала на работу.
И, освежая головы,
опять
летел приказ
по траловому флоту:
— Необходимо
пьянство пресекать!

Бывало,
вырядимся
с шиком
в костюмы, в шляпы, и — айда!
Любой красотке
с гордым ликом
смотреть на нас приятно,
да!
Вина
весёленький бочонок —
как чудо,
сразу окружён!
Мы пьём за ласковых девчёнок,
а кто постарше,
те — за жён…

Ах, сколько их
в кустах
и в дюнах,
у белых мраморных колонн, —
мужчин,
взволнованных и юных!
А сколько женщин! —
Миллион!
У всех дворцов,
у всех избушек
кишит портовый праздный люд.
Гремит оркестр,
палят из пушек,
дают
над городом
салют!

Старпомы ждут своих матросов.
Морской жаргон
с борта на борт
летит,
пугая альбатросов…
И оглашён гудками порт!
Иду. (А как же? — Дисциплина!)
Оставив женщин и ночлег,
иду походкой гражданина
и ртом ловлю роскошный снег,
и выколачиваю звуки
из веток, тронутых ледком,
дышу на зябнущие руки,
дышу свободно и легко!
Пивные — наглухо закрыты.
Темны дворы и этажи.
Как бы заброшенный,
забытый,
безлюден город…
Ни души!
Лишь бледнолицая девица
без выраженья на лице,
как замерзающая птица,
сидит зачем-то на крыльце…
— Матрос! — кричит, — Чего не спится?
Куда торопишься? Постой!
— Пардон! — кричу, — Иду трудиться!
Болтать мне некогда с тобой…

Твоя любимая
уснула.
И ты, закрыв глаза и рот,
уснёшь
и свалишься со стула.
Быть может, свалишься
в проход.
И всё ж
не будет слова злого,
ни речи резкой и чужой.
Тебя поднимут,
как святого,
кристально-чистого
душой.
Уложат,
где не дует ветер,
и тихо твой покинут дом.
Ты захрапишь…
И всё на свете —
пойдёт
обычным чередом!

Я жил в гостях у брата.
Пока велись деньжата,
всё было хорошо.
Когда мне стало туго —
не оказалось друга,
который бы помог…

Пришёл я с просьбой к брату.
Но брат свою зарплату
ещё не получил.
Не стал я ждать получку.
Уехал на толкучку,
и продал брюки-клёш.