Борис Ручьев - Стихотворения и поэмы

Но промолчу о голоде и ранах,
о снежных ветрах, выстудивших грудь,
что далеко у моря-океана
от боли мне спокойно не заснуть.

И не скажу ни слова о метели,
что билась в окна зиму напролет,
что смерть сидела нянькой у постели
и вместо чаю подавала лед.

Что ни добра, ни хлеба мне не надо,
не надо зерен, павших без следа,
и в отчий дом с тесовою оградой,
конечно, не вернусь я никогда.

И с мертвыми лежавший долго рядом,
без солнышка, без ласки, без цветов,
в весенний день, дыханием и взглядом
почуяв силы, с радостью готов —

в грозовый мир, где голод плечи сушит,
костер войны пылает до небес,
на землю птицы падают от стужи
и злых людей живой дремучий лес.

Где я забыл о сказках и молитвах,
где выжег детский норов свой и страх,
где ждут меня друзья в пирах и в битвах
и женщины тоскуют в городах.

И боевым предчувствием удачи —
прекрасное, крылатое на взлет,
в руках моих не знавшее отдачи
любимое оружие зовет.

Огнем каленный — скоро не устану,
мороженный — с дороги не сверну,
но если от друзей живым отстану —
всю жизнь свою и душу прокляну.

И я не знаю, где сложу я руки,
увижу ли когда глаза твои...
Благослови на радости и муки,
на черный труд и смертные бои.

Я — из тех горожан, у которых
в первый раз — под Магнитной горой
юность в сердце зажглась, будто порох,
и просилась у Партии в строй.
Вместе с нами в палатке, как дома,
со штабным телефонным звонком,
ни на час по примеру Парткома
не смолкал комсомольский Горком.

С каменистого дна котлованов,
с тяжким грузом работ и забот,
день и ночь по ступенечкам планов
поднимались мы, строя завод.
Наше — с ленинским профилем — знамя,
становя во дворе заводском,
зяб ты с нами и парился с нами
на ветру, комсомольский Горком.
В пору фронта, не мысля о тыле,
промедление ставя в вину,
словно в песне и мы уходили...
Комсомольцы твои... На войну!..
Сгоряча не жалеющих силы,
нас, порою обжатых врагом,
будто чудом — спасал от могилы
твой металл, комсомольский Горком.
Тылом битвы, как видно, недаром
оставался ты, мир сторожа.
Был строителем. Стал сталеваром.
Стал броней для своих горожан.
Не стареет душа в человеке,
если шел он с тобой прямиком...
Побратался ты с нами навеки,
дорогой комсомольский Горком.

Сколько душ снарядил ты в дорогу,
вывел к Партии — в люди, в бои!
И, сменяясь в рядах понемногу,
молодеют отряды твои.
Значит, здравствуй на радость и славу,
в каждом сердце гори огоньком,
молодой, но партийный по нраву,
старый друг, комсомольский Горком.

Индустрия — вечный мой город,
я сам — твой строитель и брат,
твоим деревенским Егором
был словно б столетье назад.

Я сам, будто в давнее время,
намучившись, как ученик,
премудрость металлотворенья
твоим подмастерьем постиг.

Мы оба историей стали,
хотя и не равен наш век:
ты — мир из бетона и стали,
я — мастер твой, но человек.

По праву всего поколенья,
что было твоим целиком,
я стал твоим слухом, и зреньем,
и верным твоим языком.

Мы, люди, не смертны у горнов,
ни старость, ни немочь — не в счет,
в тот час, когда змеем покорным
стихия металла течет.

Здесь всяк по душевному праву
к железному долгу привык...
И вечного пламени плавок
нельзя погасить ни на миг.

Какой бы пламень гарью нас не метил,
какой бы пламень нас не обжигал,
мы станем чище, мы за все ответим —
чем крепче боль, тем памятней закал.
...И я живу, не жалуясь на долю,
в пустыне, за полярною чертой,
привыкший к баням с ледяной водою,
привыкший к жизни трудной и простой.
Здесь все пути-дорожки перевиты,
здесь каждый вор отныне мне знаком,
здесь битые, матерые бандиты,
раздобрившись, зовут меня «сынком».
И, не глухой к соседским разговорам,
я про себя нередко слышу сам:
«Парнишка, видно, был неважным вором,
в своей деревне лазил по дворам.
Уж больно заморенный он и слабый,
как захудалый пес промеж зверей;
его, наверно, шибко били бабы
за масло, за сметану, за курей...»
В беде своей суровы, нелюдимы,
измерив жизнь на свой кривой аршин,
не верят люди в честные седины,
не замечают чистый след морщин.
...Отпела песни юность. Отмечталась.
Ушла моя жар-птица в перелет.
Уже сжимает чувства возмужалость
и сдержанность, холодная как лед.
Старухой стала девка-синеглазка,
в живой воде целебный дар исчез,
и не хватило хлеба старым сказкам,
чтоб верить им и требовать чудес.
И словно вовсе не было любимых,
живых девчат, не спящих до утра.
И надо вспомнить весны мне и зимы,
и подсчитать года свои пора...