Эльдар Рязанов - Музыка жизни (стихотворения)

У памяти моей дурное свойство —
я помню то, что лучше позабыть.
Хочу прогнать больное беспокойство,
но не могу себя переломить.

Я летал над ночною землей,
занимались рассветные сумерки…
Каркал голос – бесплотный и злой,
будто я и судьба моя умерли.

Начинался меж тем новый день,
захотелось мне с ним прошвырнуться.
Нацепил я луну набекрень
и гулял над Китаем и Турцией.

Я свободен от всех и от вся!
Не подумайте дурно, но с облака
я на землю дождем пролился,
а потом прогремел, словно колокол.

Пусть не прав я, пускай виноват…
Ну, пописал и пукнул нечаянно.
Но они ж из зениток палят!
Разве это сосуществование?

Тут цунами я с цепи спустил,
то есть дул пред собой и покрикивал,
мрак ужасный нарочно сгустил,
пилотировал с воплями дикими.

Люди, бросьте меня донимать!
Дайте жить-поживать, как мне хочется.
Просто в небе люблю я летать,
среди звезд, облаков, в одиночестве.

Лесная речка вьется средь деревьев.
Там, где мелеет, убыстряет ход.
Река несет печальные потери,
но неизменно движется вперед.

В нее спускают всякие отбросы,
живую душу глушит динамит.
Она лишь плачет и покорно сносит
огромность угнетений и обид.

Петляет, изгибается, виляет,
в препятствие уткнется – обойдет.
Но на реку ничто не повлияет,
она обратно, вспять, не потечет.

Встречая на своем пути плотину,
речушка разливается окрест,
так в правоте своей неукротима,
как будто она Лена или Днестр.

Иные реки катятся в болото,
иные испускают злую вонь…
В живой реке пленительные ноты,
живой воды живительный огонь.

Опять прокол, падение, осечка.
Растет утрат необратимый счет.
Ты должен быть, как та простая речка,
что знает свое дело и течет.

Касса справок не дает,
фирма веников не вяжет.
Нам всего не достает,
нам всегда, везде откажут.

Запрещен проезд и въезд,
все, что нужно, дефицитно.
Только кто-то что-то ест
вкусно, дешево и скрытно.

«Накось – выкуси» живем,
главное для нас – бороться!
Если ж плохо… Ясно, в том
виноваты инородцы.

Он был хороший человек
и знал, что он хороший!
И с этим знаньем прожил век,
хорошестью обросший.
Совсем не глуп, но не умен
и как-то неталантлив…
Но все же что-то было в нем —
воспитан и галантен.
Был в меру лыс и в меру тощ,
и в меру толст, пожалуй.
А в общем, просто был хорош,
отменный, право, малый.
С узбеком он всегда узбек,
с татарином – татарин.
Он очень славный человек
и компанейский парень.
В охотку пил, со смаком ел,
коль в гости приглашали…
И барышни в свою постель
его душевно звали.
Он в основном не делал зла,
был, значит, положителен.
Судьба его так берегла,
что стал он долгожителем.
Менялось всё в стране: момент,
эпохи и формации,
а он застыл, как монумент
с «хорошей» репутацией.
Стал изрекать и излучать
хорошесть то и дело.
И мне о нем стихи писать,
пожалуй, надоело.

Если вce-всe-все железные дороги
взять и вытянуть в одну,
а потом, собрав всё-всё здоровье,
эту лестницу поставить в вышину —
так, что в черной звездной тишине
прислонить верхушку лестницы к луне,
за перила-рельсины держаться
и по шпалам-перекладинам подняться…
Вот откуда здорово плеваться!

Есть в кино рабочий термин – уходящая натура.
Мол, кончается цветенье, осень или половодье…
Значит, надо эпизоды, что пришлись об эту пору,
фильм спасая от закрытья, обязательно отснять.

Уходящая натура всем диктует график съемок,
задержать времен движенья не под силу никому.
Так сезоны отлетают, уступая новой смене,
умирают, чтоб воскреснуть и вернуться через год.

Но хитер я, старый съемщик: географию меняя,
я спешу на юг скорее, чтобы лето удлинить.
Мне случалось настигать за полярным кругом
зиму,
догонять весну и осень, листопад и снегопад.

Но однажды наступает очень грустное
прозренье:
уходящею натурой вдруг себя осознаешь…
Только тут уж не поможет изменение
пространства —
север, юг, восток и запад мне спасенья не дадут.