Райнер Рильке - Книга образов

посажены вами… Кто их снесет?

А воздух… А мировое пространство…

Перевод В. Микушевича

Не нужно монументов. Только роза

пусть в честь него цветет из года в год;

и в ней Орфей; его метаморфоза

и там и тут; что толку от забот

об именах других. Когда поется,

поет Орфей, но он уходит в срок,

и разве сердце диву не дается,

когда переживет он лепесток?

Он обречен покинуть нашу весь,

и в страхе вероятном жертва лада,

превысившего словом все, что здесь.

Он там, где мы наткнулись на препону.

Ему решетка лиры не преграда.

Нарушил он границу по закону.

Перевод В. Микушевича

К вам постоянно меня влечет.

Привет вам, античные саркофаги!

Римское время радостней влаги

блуждающей песней сквозь вас течет.

Или другие… Их я бы счел

глазами проснувшегося подпаска,

где тишина и пиршество пчел,

бабочек выпорхнувших раскраска;

Привет вам, дерзнувшие отвечать

в сомненье, в неутомимом потоке,

уста, умеющие молчать.

А мы умеем ли до конца?

И да и нет в медлительном сроке

человеческого лица.

Перевод В. Микушевича

Ты, дыханье, — мой незримый стих,

на который снова

мир меняю, бытие среди моих

ритмов, чей противовес — основа.

Единственная в приливе

волна, чье море я сам;

всех морей бережливей

мирохрам.

Сколько было разных пространств, чей притин

во мне, где заняты ветры игрою,

и каждый из них мне как сын.

Узнаешь меня, воздух, ты кров для пространств

безбрежных?

Ты был гладкой корою,

углубленьем, листком для слов моих

неизбежных.

Перевод В. Микушевича

Как живописец порой по ошибке

истинный очерк вверяет листу,

так, открываясь девичьей улыбке,

зеркало может поймать красоту

утром, еще не предвидя утрат

и при свечах, чье сиянье — служенье;

только потом упадет отраженье

вновь на лицо — неизбежен возврат.

Мы в догорающем видим камине

угли, подобие наших разлук

с жизнью: лишь вспышки среди затемненья.

А на земле нет потери в помине,

но да прославит ликующий звук

сердце, рожденное для единенья.

Перевод В. Микушевича

Так не в твоем ли пространстве несытом

неописуемый смысл затаен;

зеркало, ты представляешься ситом,

в чьих ячеях промежутки времен.

Зеркало, знаю твою неподкупность;

зал в твоих сумерках дальних видней,

но подтвердила твою неприступность

хрупкая люстра в шестнадцать огней.

Живописью не брезгуешь ты,

но для одних твои бездны — магниты,

а для других стена пустоты;

и не боится зеркальных кулис

лишь красота, чьи сияют ланиты,

чтобы на них польстился Нарцисс.

Перевод В. Микушевича

О зверь, которого в природе нет!

Его не знали, только с давних пор

крутую шею, шаг и светлый взор

любили в изобилии примет.

Пусть не было его, но так любим

он, чистый зверь, что и ему дано

пространство: столько света перед ним,

что, голову подняв, он все равно

почти что есть, хоть не было причин

к нему не подходить, обрел едва

он мощь свою, шагая напрямик,-

от этого и рог на лбу один,-

зверь белый к деве подошел сперва

и в зеркале серебряном возник.

Перевод В. Микушевича

Роза, ты царственное увенчание трона,

для древних ты чаша: привычна чаша сия,

а для нас ты неисчерпаема и бездонна,

неисчислимый цветок бытия.

Показаться может с первого взгляда:

платье на платье носишь, яркая ты,

но каждый лепесток — опроверженье наряда,

блеск твоей наготы.

Столетьями твой запах вокруг

говорит сладчайшими именами;

слава твоя веет в воздухе вдруг;

но как назвать ее, мы гадаем,

лишь воспоминание движет нами,

когда званого часа мы ожидаем.

Перевод В. Микушевича

Видишь цветы, приверженные земному?

Нашу судьбу мы даем их судьбам взаймы.

Откуда нам знать! Отцветают они по-иному,

по нашей вине; их раскаянье — мы.

Воспарило бы все, но каждый из нас —

тяготитель,

Восхищенный собственным весом вещам

во вред;

каждый из нас для них суровый учитель,

налагающий на вечное детство запрет.

Если во сне с тобою вещи едины,

ты меж собой и меж ними границу стер,

и даже днем ты делишь с ним глубины.

Они цветут, признавая тебя своим другом,

новообращенным среди сестер,