То утро вставало неброско,
Лишь отсветы на полу,
«Голландкою» пахло и воском,
И шторой, примерзшей к стеклу.
А мы будто только с охоты.
Я помню такой кабинет…
И пили мы мерзкое что-то,
Похожее на «Каберне».
Но все же напились порядком,
И каждый из нас толковал:
«Ах, ах, молодая дворянка,
Всю жизнь я такую искал…»
Ну, вспомнили? То-то. И верно,
Ни разу с тех пор не встречал
Я женщины более верных
И более чистых начал.
Не помню ничьих я объятий,
Ни губ я не помню, ни рук…
– Так где ж твоя Женька, приятель?
Сюда ее, в дружеский круг!
– Да где-то гуляет отважно,
На пляже каком-то лежит…
Но это неважно, неважно:
Я крикну – она прибежит.
– Ну что, гражданин, ты остался
Один. Закрывать нам пора!
– А он заплатил? – Рассчитался.
Намерен сидеть до утра?
– Да нет.
По привычке нахмурясь,
Я вышел из прошлого прочь…
Гостиница «Арктика», Мурманск.
Глухая полярная ночь.
1965
Давайте прощаться, друзья
Давайте прощаться, друзья…
Немного устала гитара,
Ее благородная тара
Полна нашей болью до дна.
За все расплатившись сполна,
Расходимся мы понемногу,
И дальняя наша дорога
Уже за спиною видна.
Давайте прощаться, друзья…
Кто знает – представится ль случай,
Чтоб без суеты неминучей
В глаза поглядеть не скользя?
Такая уж даль позвала,
Где истина неугасима,
А фальшь уже невыносима.
Такая уж песня пришла…
Давайте прощаться, друзья,
Чтоб к этому не возвращаться:
Зовут нас к себе домочадцы,
Чтоб вновь собралась вся семья.
Но, даже дожив до седин,
Мы гоним с усмешкою осень:
«Мадам, мне всего сорок восемь,
А вам уже – двадцать один».
29–30 мая 1980
Спокойно, дружище, спокойно
Не устало небо плакать
Над несчастьями людей.
Мы идем сквозь дождь и слякоть,
Через грохот площадей.
Мы идем, несем печали,
Бережем их под пальто.
Ни хирурги, ни медали —
Не поможет нам ничто.
Мы с тобой уедем в горы,
К перевалам голубым
И к вершинам тем, с которых
Все несчастья – просто дым,
Все законы – незаконны!
Ну, а память – заживет.
Только жены будут – жены,
Даже с этаких высот.
Там сойдет одна лавина,
Встанет новая заря,
И на солнечных вершинах
Наши бедствия сгорят.
Горы, мудры и туманны,
Встанут выше облаков
И залижут наши раны
Языками ледников.
1963
Любовь моя, Россия,
Люблю, пока живу,
Дожди твои косые,
Полян твоих траву,
Дорог твоих скитанья,
Лихих твоих ребят.
И нету оправданья
Не любящим тебя.
Любовь моя, Россия,
Ты с каждым днем сильней.
Тебя в груди носили
Солдаты на войне,
Шинелью укрывали
И на руках несли,
От пуль оберегали,
От горя сберегли.
Любовь моя, Россия,
Немало над тобой
Невзгоды моросили
Осеннею порой.
Но ты за далью синей
Звездой надежд живешь,
Любовь моя, Россия,
Спасение мое!
1960
Оставь свою печаль до будущей весны, —
На север улетают самолеты.
Гремит ночной полет по просекам лесным,
Ночной полет – не время для полета.
Мы бросили к чертям пшеничные хлеба,
Сменили на махорку сигареты.
Выходит, что у нас попутная судьба,
Один рассвет, ладонями согретый.
Таятся в облаках неспелые дожди,
И рано подводить еще итоги:
У этих облаков метели впереди,
Да и у нас – дороги да дороги.
Ни мартовские льды,
Ни вечная жара,
Ни обелиски под звездой жестяной
Не оборвут следы
К пылающим кострам,
К непройденным вершинам безымянным.
1962
На плато Расвумчорр не приходит весна,
На плато Расвумчорр все снега да снега,
Все зима да зима, все ветров кутерьма,
Восемнадцать ребят, три недели пурга.
Мы сидим за столом, курим крепкий табак.
Через час вылезать нам на крышу Хибин
И ломиться сквозь вой, продираться сквозь мрак,
Головой упираясь в проклятье пурги.
А пока мы сидим за дощатым столом.
Курит старший механик столичный «Дукат»,
Привезенный сюда сквозь жестокий циклон
В двух карманах московского пиджака.
Он сидит и грустит неизвестно о чем,
Мой милейший механик, начальник дорог.
Через час ему биться с плато Расвумчорр,
По дороге идя впереди тракторов.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу