Николай Гумилев - Том 1. Стихотворения

Смотря, как тучи легкие проходят
Сквозь лунный столб, что в море отражен,
Одни из них мечтательно находят,
Что это поезд богдыханских жен;

Другие верят — это к рощам рая
Уходят тени набожных людей;
А третьи с ними спорят, утверждая,
Что это караваны лебедей.

Тен-Вей окончил, и посол
Уж рот раскрыл, готов к вопросу,
Когда ударился о стол
Цветок, в его вплетенный косу.

С недоуменьем на лице
Он обернулся: приседая,
Смеется перед ним Лай-Це,
Легка, как серна молодая.

«Я не могу читать стихов,
Но вас порадовать хотела
И самый яркий из цветов
Вплела вам в косу, как умела».

Отец молчит, смущен и зол
На шалость дочки темнокудрой,
Но улыбается посол
Улыбкой ясною и мудрой.

«Здесь, в мире горестей и бед,
В наш век и войн и революций,
Милей забав ребячьих — нет,
Нет глубже — так учил Конфуций».

Не светит солнце, но и дождь
Не падает; так тихо-тихо,
Что слышно из окрестных рощ,
Как учит маленьких ежиха.

Лай-Це играет на песке,
Но ей недостает чего-то,
Она в тревоге и тоске
Поглядывает на ворота.

«Скажите, господин дракон,
Вы не знакомы с крокодилом?
Меня сегодня ночью он
Катал в краю чужом, но милом».

Дракон ворчит: «Шалунья ты,
Вот глупое тебе и снится.
Видала б ты во сне цветы,
Как благонравная девица…»

Лай-Це, наморщив круглый лоб,
Идет домой, стоит средь зала
И кормит рыбу-телескоп
В аквариуме из кристалла.

Ее отец среди стола
Кольцом с печатью на мизинце
Скрепляет важные дела
Ему доверенных провинций.

«Скажите, господин отец,
Есть в Индию от нас дороги
И кто живет в ней, наконец, —
Простые смертные иль боги?»

Он поднял узкие глаза,
Взглянул на дочь в недоуменье
И наставительно сказал,
Сдержать стараясь нетерпенье:

«Там боги есть и мудрецы,
Глядящие во мрак столетий,
Есть и счастливые отцы,
Которым не мешают дети».

Вздохнула бедная Лай-Це,
Идет, сама себя жалея,
А шум и хохот на крыльце
И хлопанье ладош Тен-Вея.

Чеканный щит из-за плеча
Его виднеется, сверкая,
И два за поясом меча,
Чтоб походил на самурая.

Кричит: «Лай-Це, поздравь меня,
Учиться больше я не стану,
Пусть оседлают мне коня,
И я поеду к богдыхану».

Лай-Це не страшно — вот опушка,
Квадраты рисовых полей,
Вот тростниковая избушка
С заснувшим аистом на ней.

И прислонился у порога
Чернобородый человек;
Он смотрит пристально и строго
В тревожный мрак лесных просек.

Пока он смотрит — тихи звери,
Им на людей нельзя напасть.
Лай-Це могучей верой верит
В его таинственную власть.

Чу! Голос нежный и негромкий,
То девочка поет в кустах;
Лай-Це глядит — у незнакомки
Такая ж ветка в волосах,

И тот же стан, и плечи те же,
Что у нее, что у Лай-Це,
И рот чуть-чуть большой, но свежий
На смугло-розовом лице.

Она скользит среди растений,
Лай-Це за ней, они бегут,
И вот их принимают тени
В свой зачарованный приют.

Тот дом был красная, слепая,
Остроконечная стена.
И только наверху, сверкая,
Два узких виделись окна.

Я дверь толкнул. Мне ясно было:
Здесь не откажут пришлецу.
Так может мертвый лечь в могилу,
Так может сын войти к отцу.

Дрожал вверху под самым сводом
Неясный остов корабля,
Который плыл по бурным водам
С надежным кормчим у руля.

А снизу шум взносился многий,
То пела за скамьей скамья,
И был пред ними некто строгий,
Читавший Книгу Бытия.

И в тот же самый миг безмерность
Мне в грудь плеснула, как волна,
И понял я, что достоверность
Теперь навек обретена.

Когда я вышел, увидали
Мои глаза, что мир стал нем.
Предметы мира убегали,
Их будто не было совсем.

И только на заре слепящей,
Где небом кончилась земля,
Призывно реял уходящий
Флаг неземного корабля.

Еще не наступил рассвет,
Ни ночи нет, ни утра нет,
Ворона под моим окном
Спросонья шевелит крылом,
И в небе за звездой звезда
Истаивает навсегда.