Леонид Трефолев - Собрание сочинений

Было тихо в больнице. Стучали
Лишь часы с деревянной кукушкой,
Да уныло березы качали
Под окошком зеленой верхушкой…
Ох, березы, большие березы!
Ох, кукушка, бездушная птица!
Непонятны вам жгучие слёзы,
И нельзя к вам с мольбой обратиться,

А ведь было же время когда-то,
Ты с природою счастьем делилась,
И в саду деревенском так свято,
Так невинно о ком-то молилась.
Долетели молитвы до неба:
Кто-то сделался счастлив… Но, боже!
Богомолку он бросил без хлеба
На больничном страдальческом ложе.

Упади же скорей на подушку
И скрести исхудалые руки,
Допросивши вещунью-кукушку;
Скоро ль кончатся тяжкие муки?
…И кукует два раза кукушка.
Две минуты — и кончено дело!
Входит тихо сиделка-старушка
Обмывать неостывшее тело.

Вспомнил я нянины старые сказки,
Мальчик пугливый, пугливее лани.
Ждал я хорошей, спокойной развязки
Чудных рассказов заботливой няни,

Я был доволен, когда от чудовищ
Храбрый Иван-королевич спасался;
С ним я, искатель несметных сокровищ,
В царство Кащея под землю спускался.

Если встречался нам Змей шестиглавый,
Меч-кладенец вынимал я, и в битву
Смело бросался, и бился со славой,
После победы читая молитву.

Бабы-яги волшебство и коварство
Мы побеждали с улыбкою гневной,
Мчались стрелой в тридесятое царство,
Вслед за невестой, за Марьей-царевной.

Годы прошли… Голова поседела…
Жду я от жизни печальной развязки.
Няня, которая так мне радела,
Спит на кладбище, не кончивши сказки.

Грустно могилу ее обнимаю,
Землю сырую целую, рыдая.
Сказки твои я теперь понимаю,
Добрая няня, старуха седая!

Я — не Иван-королевич, но много
В жизни встречалось мне страшных чудовищ;
Жил и живу безотрадно, убого,
Нет для меня в этом мире сокровищ.

Тянутся грустно и дни и недели;
Жизнь представляется вечным мытарством.
Жадные люди давно овладели
Славной добычей — Кащеевым царством.

Змей, как и прежде, летает по миру
В образе хитрого грешника Креза.
Молятся люди ему, как кумиру,
Золота просят, чуждаясь железа.

Баба-яга (безысходное горе)
В ступе развозит и холод и голод;
В ступе ее я, предчувствую, вскоре
Буду раздавлен, разбит и размолот.

Солнце, как факел, дымит, не блистая;
В сумрак вечерний народы одеты…
Марья-царевна, свобода святая,
Зорюшка наша! Да где же ты? Где ты?

Смотри на родник: как вода в нем свежа!
Сначала журчит он, чуть видимый оком,
Ударится в гору и, пенясь, дрожа,
С горы упадает бурливым потоком.
Кружится, волнуясь, и мчится вперед,
И, старые камни поднявши, грохочет;
В нем жизнь ни на миг не заснет, не замрет,
О мертвом покое он думать не хочет.
Теперь посмотри: от стоячей воды
Дыханием веет убийцы-злодея;
Зеленая плесень покрыла пруды;
Там гады клубятся, трясиной владея.
О мысль человека, беги и спеши
Вперед и вперед, как поток без преграды!
Покой — это гибель и смерть для души;
Покою, забвенью — лишь мертвые рады.
Но если, о мысль, утомившись в труде,
Вперед не пойдешь ты дорогой прямою,
Ты будешь подобна болотной воде,
И гады покроют вселенную тьмою.

Много елок уродилося в лесу.
Я одну из них тихонько унесу.
Елку бедную навеки погубя,
Не детей хочу утешить, а себя;
Для себя ее украшу как могу…
Только вы, друзья, о елке — ни гу-гу.

Ни картинок, ни игрушек, ни огней —
Ничего вы не увидите на ней.
Я по-своему украшу деревцо:
У меня вдруг затуманится лицо;
Слезы брызнут — слезы жгучие — из глаз
И на веточках заблещут, как алмаз.

Пусть на хвое, как таинственный наряд,
Эти слезы — эти блесточки горят.
Пусть погаснут лишь пред солнечным лучом, —
Вот тогда я не заплачу ни о чем…
Нет, заплачу. Но тогда уж ель мою
Я свободными слезами оболью.

Я тоски не снесу
И, прогнавши беду,
На свободе в лесу
Долю-счастье найду.

Отзовись и примчись,
Доля-счастье, скорей!
К сироте постучись
У тесовых дверей.

С хлебом-солью приму
Долю-счастье мое,
Никому, никому
Не отдам я ее!