Виктор Гюго - Том 13. Стихотворения

Здесь право попрано. У силы же ответ
На все вопросы дня — «давить». Иного — нет.
Везде — голодные, какой ни вспомнишь город:
Худеет Франция от своего позора.
Прибавки труженик потребует — и вот
С ним пушка разговор в открытую ведет,
Чтоб ярость нищеты глушили гром и пламя.

Мы сжали Африку железными тисками,
Там весь народ кричит и стонет: «Дайте есть!»
Вопят Оран, Алжир — измученных не счесть.
«Вот, — говорят они, — вся щедрость, на какую
Способна Франция: едим траву сухую».
О, как тут не сойдет с ума араб-бедняк?
Я вижу женщину, что, прячась в полумрак,
Жует… У ней в глазах — отчаянье пустое.
«Что ты тут делаешь?» — «Я ем». — «А что такое
Там, в котелке твоем, на тлеющих углях?
Чьи это косточки хрустят в твоих зубах?
Чье мясо ты сейчас голодным ртом хватала?» —
«Ребенка мертвого», — ответит мать устало.

Но — нету правды там, где беспристрастья нет.
Поищем в этой тьме какой-нибудь просвет.
Твердите вы свое; везде одни страданья,
И слезы горькие, и тяжкие рыданья
Голодных, словно их швырнул морской прибой
На скалы голые. И вы твердите свой
Припев: везде нужда и плач. Да неужели?
С другой бы стороны вы лучше посмотрели!
Ну что? Пиры, балы, сияющая сень
Дворцов: зимою — Лувр, на лето же — Компьень.
Готовьте же стихов бичи и скорпионы, —
Ну как им отрицать роскошные салоны,
Кареты, празднества? И это — нищета
И скудость тощая угрюмого поста?
Показывать всегда нужду — прием нечестный,
Всё бедняки у вас. Но вот богач известный:
Взгляните на него! Что скажете? Ведь он
Что хочет делает — и то, чем увлечен,
Имеет, пышностью украшен поэтичной.
Посмотрим, сможет ли ваш пафос риторичный
В довольстве царственном какой-нибудь обман
Заметить и найти, что все же есть изъян
В подобной роскоши: неполновесны груды
Столовой утвари, серебряной посуды?
И худы кучера? И в жалких галунах?
Жокеи на плохих красуются конях?
И золото, волной бушующее пенной
На этих карточных столах, — неполноценно?
Ну нет, хозяин здесь не знает постных дней:
Он всемогущим стал, чтоб пировать пышней.
Он счастлив. Жизнь легка. Где бунтари лихие?
Он — бог. Вокруг него — богини молодые.
Поплавать хочется? Поедем в Биарриц;
А после — в Фонтенбло, где лес, и пенье птиц,
Охота, и пикник, и на лужайке танец,
И гроздий золото, и девушек румянец.
Одержана была победа в декабре.
Что ж, можно и мечте отдаться и игре,
Упиться прелестью полей, дубрав пустынных,
Прудов сияющих и крыльев лебединых.

Взгляни, вон кузница, и там — два силача
В багровых отсветах пылающего горна.
Как искры сыплются! Не плющат ли сплеча
Два демона звезду на наковальне черной?

Над чем же трудятся два мрачных кузнеца?
То гордый ли клинок иль скромный лемех плуга?
Прислушивается к их молоту округа:
Он пробуждает дух и веселит сердца.

Куют ли меч они или куют орало,
Железо мирное иль боевую сталь, —
Они работают! Над ними солнце встало,
Раскинулась вокруг сияющая даль.

О смерть! О грозный суд! Возмездье! Воздаянье!
О бездна, — ты удел всего, в чем есть сознанье!
И каждый, падая в тебя, всегда — один!

Скончался тот, кто лишь вчера был властелин.
Колокола гудят, им пушки громом вторят;
Все звуки медные друг с другом в небе спорят.
И ветер шелестит: «Склонитесь! Он почил!
Он, тот, кто властвовал, кто правил, полный сил,
Он, говоривший «Мы!» — помазанник священный!
Избранник божий! Тень создателя вселенной!
Теперь он в небесах, превыше всех владык!
Велик он в жизни был, и в смерти он велик!»

И толпами народ сбегается в печали;
Рядами факелы вдоль улиц запылали.
Вот траурный кортеж: гвардейцы впереди;
За эскадронами — горнисты; посреди
Роскошный катафалк, убранством ослепляя,
Над всеми высится, в сиянье утопая;
Блистает и плывет огромный мавзолей,
По ветру расплескав султаны лошадей,
Курений аромат, знамена развитые,
И складки пурпура, и кисти золотые.
Вся слава смертного — приманка для глупцов —
На дрогах предстает: вот царственный покров,
Венец со скипетром и шпага; гроб и тело.
Столицу скорбную, что ныне овдовела,
Окрестные поля, селенья — все собой
Заполнил топот ног и барабанный бой.