Наталья Пискунова: Благовещенье

И скажет, нас святой любовью
Храня от горя и тоски:
– Иди, Дитя, своею кровью
Омой молившимся грехи.

Распинательница, блудница
Просит помощи у Всевышнего,
И порой ей, безумной, мнится —
Я сегодня была услышана.
Знаю, мерить любовь — пошло.
Только все же верю упорно —
Что любви Твоей много больше,
Чем моей греховности черной.
Она звездами снегопада
Тает в мире, грешившем д очерна.
Я взахлеб её пью — и рада,
Что могу быть прощеной дочерью.
Распинательница, блудница
Грех скрывает вуалью ладана.
Ей сегодня опять приснится,
Что надежда была оправдана

Знаю, я слегка запоздала.
Может, это все бесполезно —
С черного ночного вокзала
Душу я отправила в бездну
Издали рукой помахала,
Взглядом до угла проводила.
А потом Тебя повстречала,
Ни о чем тогда не спросила
От меня её уносили
В заспанном и душном вагоне.
Ты же шел, потупивши крылья,
Словно на старинной иконе.
Я Тебя понять не успела,
Или не сумела как будто,
Но Тебе в глаза посмотрела
И потом считала минуты
Зовом наполняла дыханье,
Сердца очищая обитель.
И ещё узнала названье,
Что Ты был мой Ангел-Хранитель.
Плакала раскаяньем поздним
Осень, как и я на перроне.
И ложились мутные слезы
Грустным островочком соленым.
Все свое стремленье и силу
Я сожгла, желая ответа.
Ангел мой хранитель, помилуй
Дурочку лишенную Света…

Послушайте, слепые гордецы,
Как мир гудит под вашими ногами.
Там под землею наши мертвецы
Уже встают неровными рядами.
И тысячи костлявых тонких рук,
Насытившихся душным адом тленья,
Там изнутри, крича, когтями рвут
Земную плоть и жаждут ВОСКРЕСЕНИЯ!
Они устали от загробных бед,
И потому, остервенело воя,
Впервые в этой долгой смене лет
Покойникам не хочется покоя.
Остановись от вечной спешки, мир!
И пусть тебе не перестанет сниться,
Как лопаются обручи могил,
И ищут света полые глазницы.

Слепцами перед алтарем
Стоим. И в церковь ходим строем.
Не верим, но пророков ждем,
Не чтим святынь, но храмы строим.
И душу — Господи прости —
Вверяем магу–вурдалаку,
К Христу спешим, но по пути
Сверяем дни по Зодиаку.
Любовь похожа на игру
Двух тел, лишенных власти Духа.
И только совесть по утру
Ворчит, как сонная старуха.
Несемся, голову сломя,
Поправ святыни сапогами.
И пьем из чаши бытия
Большими жадными глотками…

Одно лишь слово храню в груди.
Моя молитва — одно лишь слово
Душою выплаканной: — «Прости»
Я без конца повторять готова.

Метут метели, и льют дожди,
И ход привычный меняет солнце.
Но бесконечно мое «Прости»
Сердцебиеньем наружу рвется

И вряд ли можно перерасти
И стать взрослее порывов этих.
Легко срывается с губ: — «Прости»,
И над землею летит как ветер.

Меняю станции и пути,
Чтоб мчаться дальше к чужой надежде.
Но багажом за спиной: — «Прости»,
А это значит, что все как прежде

Мне путеводной звездой свети
И я знаменья не жду иного.
Одним лишь словом живу — «Прости»
Моя молитва — одно лишь слово

Легко ли в рай шагать по головам и спинам,
По неокрепшим душам всех тех, кто злей и плоше?
Разменивать на деньги небесным исполинам
Осколки и объедки сентябрьской пороши.
Пересказать иначе все то, что было прежде,
Чтоб отыскать геройство в бездумной череде дней.
Отряхивать брезгливо чужую боль с одежды
И набожно кичиться походами к обедне.
На крышах транспаранты, что грех любой заразен!
Тому, кто оступился одна дорога — в ад.
Но на одеждах Божьих мы тоже комья грязи,
Над чернотою нашей архангелы парят.
Развешивать иконы, как новые картины,
Забыв, что беды чьи-то с размаху в окна бьют,
Что наши дети тонут в угаре кокаина,
И храмов новых ищут и идолов куют.
Легко ли в рай ломиться по головам и спинам,
По неокрепшим душам, туманом полусонным?
Порою вера — только красивая витрина —
Реклама всепрощенья, где праведность — картонна.
Неоновые блики и манекены в рясах,
Лампад и свечек желтых на миллионы ватт.
Столиким осужденьем стоят иконостасы,
И черти славословят, и ангелы скорбят.
Но там где пахнет гнилью, где даже воздух черен,
Где дни, как будто ночи — без света и огня,
Слепое фарисейство там осуждает ворон,
И в чаще Бога больше, чем в сердце у меня...