Оскар Уайлд: Равенна

Я воздухом Италии дышал:

И хоть прекрасен север среди скал –

Позолотил поля цветами март

И дрозд в ветвях запел во весь азарт;

Воркует голубь, грач кричит слегка

И в небе розовеют облачка;

Фиалка излучает нежный цвет,

И от любви бледнеет первоцвет;

И роза распускает свой бутон,

И вереск отдает ей свой поклон;

И крокус ждет луну среди ветвей:

Он обручального кольца алей;

В венке весны английской всласть сплелись

Подснежник белоснежный и нарцисс.

И жаворонок рвется в небеса,

И стелется у мельницы роса

Вдоль по реке, как пламя, голубой

Искрится стрелами царь водяной,

И коноплянки звонко там и тут

В зеленой чаще весело поют.

Но год назад!.. Умчалось много стай

С тех пор, как видел я блаженный край:

Там излучают цвет цветы, плоды,

Там яблоки сиянием горды.

Кругом весна. Цветущий виноград,

Оливковые рощи, пиний ряд –

Я ехал мимо… Дивный аромат,

Лишь камни под копытами скрипят.

О древнем имени Равенны я

Все помышлял, восторга не тая,

Пред бирюзовым небом в злате дня.

Как детски билось сердце у меня,

Когда за камышами и рекой

Я видел ясно древний Град Святой,

Увенчанный короной башен! К ним

За солнцем мчался я, не утомим.

Багрец зари еще не отпылал,

А я в стенах Равенны уж стоял.

Как странно тихо! Ни житейский звук

Покой не потревожит. Ни пастух

Не тронет дудку, и навстречу дня

Не высыплет, играя, ребятня:

Унынье, тишь и скорбь! Здесь человек

Не ведая скорбей, жить мог бы век,

Следя за сменой лета и зимы,

С весны ликующей до зимней тьмы,

Не мысля о печали – ибо тут

Летейские струи текут, текут.

Средь лотосов стоишь ты на пруду,

Как Прозерпина в маковом чаду,

Храня священный пепел и беду.

Почиют славно здесь сыны твои,

Ты ж смерть их вспоминаешь в забытьи.

Они верны высокой славе. Ты ж,

Бездетный град! молитвенно хранишь

Былое. Здесь торжественно стоят

Гробы, где славные герои спят.

Столп одинокий встал среди долин:

Здесь Франции сражен был славный сын,

Вождь рыцарства, кем родина горда –

Гастон де Фуа: безвременно звезда

Героя повлекла на вражий град:

Он пал, как лев, сраженный невпопад.

От этой жизни взят Творцом своим,

Под Божьим покрывалом голубым

Он спит под сенью копий тростника –

И олеандр роняет сон цветка

На землю, где приют он отыскал.

А северней курган высокий встал:

В гробнице царской там из прочных скал,

Воздвигнутой дочернею рукой,

Спит Теодорих, славный готский царь –

Спит, все и вся завоевавший встарь.

Курган не пощадило время, нет –

Пред ветром и дождем один ответ.

Мы зрим: смерть не щадит великих – ах,

Король и шут оборотились в прах.

Возвышенна их слава! А по мне

Что варвар-царь, что рыцарь на коне,

Что королева – тление и пыл

Пред гробом, в коем Данте опочил.

Вот – гроб его, отверстый всем ветрам:

Рука ваятеля явила нам

Чело, избравшее благую часть,

Глаза, излившие любовь и страсть,

Уста, воспевшие и Рай, и Ад,

И лик, что Джотто уловить был рад –

Тот скорбный Дантов лик. Века прошли;

И в месте утешения, вдали

От желтых вод Арно, бегущих прочь

Там, под мостами городскими, в ночь,

Где башни Джотто стройно вознеслись

Ввысь мраморною лилиею, ввысь!

Увы, мой Данте, скорбь и боль твоя –

Суть цепь изгнанничества бытия.

Круты ступени во дворцах царей,

И много ран приносят камни дней

Природе человека в забытьи.

Но злой сей мир – он песни чтит твои,

Народы чтят тебя, да и она,

Тосканы царской злобная жена,

Воздев венец терновый на тебя,

Теперь приносит лавры, возлюбя,

Молит вновь прах сына ей вернуть.

О горькое изгнанье! Твоя грудь

Соединилась с Беатриче: твой

Хранит Равенна пепел и покой.

Как мрачен сей дворец! Здесь ритурнель

Уж больше не исполнит менестрель.

Здесь цепи ржавые лежат в углу,

Бурьян растет на мраморном полу:

Ползет змея и ящерка мелькнет

Пред каменными львами у ворот.

Два года Байрон здесь в веселом плеске чаш

Прожил легко – второй Антоний наш,

Явивший миру Акциум второй!

Но он ничуть не пострадал душой,

Меч не сломал и лиру не разбил,

Из-за интриг царицы, чтущей Нил.