Как эти девы чернооки!
Как тонки выгибы их спин!
Я сладострастный, я жестокий,
Я их капризный властелин.
Люблю я царственные игры,
Мои причуды — мой закон.
Забавы кошки или тигра —
Я в вас мучительно влюблен!
То повелитель я жестокий,
То ему ног неверных дев
Всем, кто стройны и чернооки,
Шлю свой изнеженный напев.
К. Бальмонту
О, мой брат! О, мой брат! О, мой царственный брат!
Белокрылый, как я, альбатрос.
Слышишь, чайки кричат. Воздух тьмою объят,
Пересветом удушливых гроз.
Это – вихрь! Это – вихрь! О, как ждал я его!
И свободе, и вихрям я рад.
Эти бури над морем – моё торжество.
О, мой брат! О, мой царственный брат!
О, я молод ещё, и ты знаешь, я смел!
О, я смел! Я, как ты, альбатрос!
Я недаром так долго над морем летел,
И ни разу не пал на утёс.
Я с завистливым грифом уж бился не раз.
О, косматый, нахмуренный гриф,
Скоро вырву я твой огнеблещущий глаз,
Глубоко его клювом пронзив.
О, я смел! Я недавно орла одолел,
В исступлённом, жестоком бою.
Как я злобой кипел! Как я бился, хрипел,
Вырывая добычу свою.
Всем ухваткам меня, о мой брат, научи.
Этим схваткам жестоким я рад.
Но смотри… закровавились в небе лучи,
И косматые тучи висят.
Это – бури торжественно-медленный ход.
Это – буря в порфире своей…
Во главе шлемоблещущих ратей идёт
Венценосная буря морей.
Резко чайки кричат. Воздух тьмою объят.
Пересветом удушливых гроз…
О, мой брат! О, мой брат! О, мой царственный брат!
Как я счастлив, что я альбатрос!
На тонких ветках кудрявый иней,
Как серебристо-пушистый мех.
И туч просветы лучисто-сини.
На ветках иней. На сердце – смех!
Как две снежинки, сомкнувшись крепко,
Неслись мы долго среди пространств.
Была ты робкой, была ты цепкой.
Я – в упоенье непостоянств…
Летят снежинки, покорно тая,
И оседая на острия.
Иду. Встречаю. И забываю.
Всё мимолётно, и вечен я!
Встречаю женщин. Зовут улыбки.
И нежен профиль склонённых лиц.
И снег мелькает – он мягкий, липкий,
Он запушает концы ресниц.
На тонких ветках кудрявый иней,
Как серебристо-пушистый мех.
И туч просветы лучисто-сини.
На ветках иней. На сердце – смех!
Нам прежде казалось желанной
Наша близость и ласковость встреч.
Теперь все так смутно, так странно.
Ничего не могли мы сберечь.
Мы встретились там где распутство,
И продажность и жажда любить,
Где яркость и шум многолюдства, —
Где нам тоже хотелось побыть.
В рядах убегающе-ровных
Фонари прорезали туман.
На лицах худых и бескровных
Оскорбляло бесстыдство румян…
И вдруг эта робость походки
И смущенная нежность лица.
И вид удивленный и кроткий,
И в ушах два большие кольца…
Я верил тогда, что я молод
И быть тоже счастливым могу…
Был ветер и режущий холод.
Проходившие были в снегу.
Снег серебристый, душистый, пушистый.
Санок искрящийся бег.
Серое небо пустынно и мглисто.
Падает медленный снег.
Весь изнемогший, как люди продрогший,
Месяц томится вверху.
Снег, на губах от дыханья намокший,
Тает в пушистом меху…
Мрак и ненастье. И безучастье.
В грудь безнадёжность впилась. –
Хочется счастья. Как же без счастья?
Надо ведь счастья хоть раз…
Встретился кто-то. Прошёл озабочен:
Встретился кто-то в снегу.
Ветер и холодно. Холодно. Очень.
Месяц в туманном кругу…
Ряд фонарей убегающий ровно.
Всепроницающий мрак. –
Губы отверженных женщин бескровны,
И неуверен их шаг.
Снег и ненастье. И безучастье.
В грудь безнадёжность впилась.
Хочется счастья. Как же без счастья?
Надо ведь счастья хоть раз.
Прежнее счастье возможно.
Ты мне сказала: приду,
Холодно мне и тревожно.
Нетерпеливо я жду…
Сколько же нужно усилий
Прежнее счастье вернуть!
Мы ведь уж близкими были.
Милая, не позабудь.
Читать дальше