Михаил Лермонтов: Стихотворения (ПСС-2)

НАЧАЛО ПОЭМЫ>

Я не хочу, как многие из нас,

Испытывать читателей терпенье

И потому примусь за свой рассказ .

Без предисловий. Сладкое смятенье

В душе моей, как будто в первый раз,

Ловлю прыгунью-рифму и, потея,

В досаде призываю Асмодея.

Как будто снова бог переселил

Меня в те дни, когда я точно жил,

Когда не знал я, что на слово "младость"

Есть рифма гадость, кроме рифмы радость

Давно когда-то, за Москвой-рекой,

На Пятницкой, у самого канала,

Заросшего негодною травой,

Был дом угольный; жизнь играла

Меж стен высоких... Он теперь пустой.

Внизу живет с беззубой половиной

Безмолвный дворник... Пылью, паутиной

Обвешаны, как инеем, кругом

Карнизы стен, расписанных огнем

И временем, и окна краской белой

Замазаны повсюду кистью смелой.

438

В гостиной есть диван и круглый стол

На витых ножках, вражеской рукою

Исчерченный; но час их не пришел,

Они гниют незримо, лишь порою

Скользит по ним играющий Эол

Или еще крыло жилиц развалин

Летучей мыши. Жалок и печален

Исчезнувших пришельцев гордый след.

Вот сабель их рубцы, а их уж нет:

Один в бою упал на штык кровавый,

Другой в слезах без гроба и без славы.

Ужель никто из них не добежал

До рубежа отчизны драгоценной?

Нет, прах Кремля к подошвам их пристал,

И русский бог отметил за храм священный.

Сердитый Кремль в огне их принимал

И проводил, пылая, светоч грозный...

Он озарил им путь в степи морозной

И степь их поглотила, и о том,

Кто нам грозил и пленом и стыдом,

Кто над землей промчался как комета,

Стал говорить с насмешкой голос света.

И старый дом, куда привел я вас,

Его паденья был свидетель хладный.

На изразцах кой-где встречает глаз

Черты карандаша, стихи и жадно

В них ищет мысли - и бесплодный час

Проходит... Кто писал? С какою целью?

Грустил ли он, иль предан был веселью?

Как надписи надгробные, оне

Рисуются узором по стене

Следы давно погибших чувств и мнении,

Эпиграфы неведомых творений.

439

И образы языческих богов

Без рук, без ног, с отбитыми носами

Лежат в углах низвергнуты с столбов,

Раскрашенных под мрамор. Над дверями

Висят портреты дедовских веков

В померкших рамах и глядят сурово;

И мнится, обвинительное слово

Из мертвых уст их излетит-увы!

О, если б этот дом знавали вы

Тому назад лет двадцать пять и боле!

О, если б время было в нашей воле!..

Бывало, только утренней зарей

Осветятся церквей главы златые,

И сквозь туман заблещут над горой

Дворец царей и стены вековые,

Отражены зеркальною волной;

Бывало, только прачка молодая

С бельем господским из ворот, зевая,

Выходит, и сквозь утренний мороз

Раздастся первый стук колес,

А графский дом уж полон суетою

И пестрых слуг заботливой толпою.

И каждый день идет в нем пир горой.

Смеются гости, и бренчат стаканы.

В стекле граненом дар земли чужой

Клокочет и шипит аи румяный,

И от крыльца карет недвижный строй

Далеко тянется, и в зале длинной,

В толпе мужчин, услужливой и чинной,

Красавицы, столицы лучший цвет,

Мелькают... Вот учтивый менуэт

Рисуется вам; шепот удивленья,

Улыбки, взгляды, вздохи, изъясненья...

440

О, как тогда был пышен этот дом!

Вдоль стен висели пестрые шпалеры,

Везде фарфор китайский с серебром,

У зеркала ..........

<

МО ИГО

Садится солнце за горой,

Туман дымится над болотом,

И вот дорогой столбовой

Летят, склонившись над лукой,

Два всадника лихим полетом.

Один - высок и худощав,

Кобылу серую собрав,

То горячит нетерпеливо,

То сдержит вдруг одной рукой.

Мал и широк в плечах другой.

Храпя мотает длинной гривой

Под ним саврасый скакунок,

Степей башкирских сын счастливый.

Устали всадники. До ног

От головы покрыты прахом.

Коней приезженных размахом

Они любуются порой

И речь ведут между собой.

"Монго, послушай-тут направо!

Осталось только три версты".

"Постой! уж эти мне мосты!

Дрожат и смотрят так лукаво".

"Вперед, Маешка! только нас

Измучит это приключенье,

Ведь завтра в шесть часов ученье!"

"Нет, в семь! я сам читал приказ!"

442

Но прежде нужно вам, читатель,

Героев показать портрет:

Монго - повеса и корнет,

Актрис коварных обожатель,

Был молод сердцем и душой,

Беспечно женским ласкам верил

И на аршин предлинный свой

Людскую честь и совесть мерил.