Булат Окуджава - Стихотворения

Первый день,
первый день!
Все прекрасно, все здорово,
хоть уж на всем второго
дня
лежит косая тень.

День второй – день чудес,
день охоты, день объятий,
никаких еще проклятий
ни из уст
и ни с небес.
Все пока как будто впрок,
все еще полно значенья,
голосок ожесточенья
легкомыслен, как щенок.

Третий день – день удач.
За удачею —
удача.
Удивляйся и чудачь,
поживи еще,
чудача.
Нет пока лихих годин
выражений осторожных…
Бог беды
на тонких ножках
в стороне бредет один.
И счастливой на века
обещает быть охота,
и вторая капля пота,
как амброзия,
сладка.

День четвертый.
Рука
оперлась на подлокотник…
Что-то грустен стал охотник,
нерешителен слегка.
Вездесущая молва,
о возможном
все страннее,
капли пота солонее
и умеренней слова.
Счастлив будь, Сурок в норе!
Будь спокойна, Птица в небе!
Он —
в раздумьях о добре,
в размышлениях о хлебе.
Из ствола не бьет дымок,
стрелы колют на лучину.
Все,
что было лишь намек,
превращается в причину.

Пятый день.
Холодна
за окном стоит погода.
Нет охоты —
есть работа.
Пота нет —
лишь соль одна.
Отрешенных глаз свинец,
губ сухих молчанье злое…
Не похоже,
чтоб скупец,
скапливающий былое.
Не похоже,
чтоб глупец,
на грядущее плюющий,
пьянствующий иль непьющий,
верующий
или лжец.
Может, жизнь кроя свою
на отдельные полоски,
убедился,
что в авоське
больше смысла,
чем в раю?…
Или он вдруг осознал,
что, спеша и спотыкаясь,
радуясь и горько каясь,
ничего не обогнал?
Что он там?
Чему не рад
сам себе холоп и барин?
Был, как бес, высокопарен,
стал задумчив, как Сократ.

День шестой,
день шестой…
Все теперь уже понятно:
путь т у д а такой простой —
это больно и приятно.
Все сбывается точь-в-точь,
как напутствие в дорогу.
Тайна улетает прочь…
Слава богу,
слава богу.
Доберемся как-нибудь
(что нам – знойно или вьюжно?),
и увязывать не нужно
чемоданы в дальний путь.
Можно просто налегке,
не трясясь перед ошибкой,
с дерзновенною улыбкой,
словно с тросточкой в руке.
Остается для невежд
ожиданье дней,
в которых
отсыревший вспыхнет порох
душ
или раздастся шорох
вновь проснувшихся надежд.
Что ты там ни славословь,
как ты там ни сквернословь,
не кроится впрок одежда…
Жизнь длиннее, чем надежда,
но короче, чем любовь.

День седьмой.
Выходной.
Дверь открыта выходная.
Дверь открыта в проходной…
До свиданья,
проходная!

Восславив тяготы любви и свои слабости,
слетались девочки в тот двор,
как пчелы в августе;
и совершалось наших душ тогда мужание
под их загадочное жаркое жужжание.
Судьба ко мне была щедра:
надежд подбрасывала,
да жизнь по-своему текла – меня не спрашивала.
Я пил из чашки голубой – старался дочиста…
Случайно чашку обронил —
вдруг август кончился.
Двор закачался, загудел,
как хор под выстрелами,
и капельмейстер удалой кричал нам что-то…
Любовь иль злоба наш удел?
Падем ли, выстоим ли?
Мужайтесь, девочки мои! Прощай, пехота!
Примяли наши сапоги траву газонную,
все завертелось по трубе
по гарнизонной.
Благословили времена шинель казенную,
не вышла вечною любовь – а лишь сезонной.
Мне снятся ваши имена – не помню облика:
в какие ситчики вам грезилось облечься?
Я слышу ваши голоса – не слышу отклика,
но друг от друга нам уже нельзя отречься.
Я загадал лишь на войну – да не исполнилось.
Жизнь загадала навсегда —
сошлось с ответом…
Поплачьте, девочки мои,
о том, что вспомнилось,
не уходите со двора:
нет счастья в этом!

Небо синее, как на картинке.
Утро майское. Солнце. Покой.
Улыбается жук на тростинке,
словно он именинник какой.
Все устали от долгой метели,
раздражительны все потому…
Что бы там о зиме вы ни пели,
но длиннее она ни к чему.
Снег такой, что не сыщешь друг друга:
ночь бездонная, словно тюрьма;
все живое засыпала вьюга,
а зачем – позабыла сама.
Всяк, заблудший во льдах ее синих,
поневоле и слеп и безуст…
Нет, увольте от сложностей зимних,
от капризов ее и безумств.
Слава богу, что кущи и рощи
наполняются звоном опять.
Пусть весна легковесней и проще,
да ведь надо же чем-то дышать!
Наслаждается маем природа,
зверь в лесах и звезда в небесах;
а из самого сердца народа
вырывается долгое «ах!».