Игорь Северянин - Том 2. Поэзоантракт

Пусть, пусть года — нещаднее пирата,
Все ж Арнольдсон — конечная Сперата,
В ее душе святой огонь горит.

О время, вредия! Смилуйся и сдобрись, —
О, подожди стирать слиянный образ
Двух гениев в лице одной Зигрид.

Есть где-то край… Есть где-то край волшебный,
Где небеса и море — бирюза,
Где все поет кому-то гимн хвалебный,
Где мысль — огонь, и чувство где — гроза.

И этот край, с его очарованьем,
С его мечтой, струистой, как гранат,
С его огнем, с его благоуханьем
Зовет любить чарунья-Боронат.

Там, вблизи от пышных гридниц,
Где князья в кругу бесстыдниц —
  Полюбовниц правят пир,
Где истомны горностаи
И блестят при люстрах стаи
  Безалаберных рапир,
Там разбросились избушки
На темнеющей опушке
  У заросшего пруда.
А в избушке все холопы,
Столяры да землекопы
  Все сподвижники труда.
У владельца, как нарочно,
Мысль разнузданно-порочна,
  И каприз его — закон.
Все боятся, все трепещут,
Видно, больно плети хлещут,
  Извиваясь, как дракон.
Княжич Ор из зла изваян.
У кого такой хозяин,
  Тот и жизнь готов проклясть.
Раз случилось, что Глашурка,
Миловидная девчурка,
  Пробудила в князе страсть.
Что приказано — исполни,
А не то, мгновенней молний,
  Вспыхнет гнев, — тогда конец.
И Глафиру шлет к тирану,
Затаив глубоко рану,
  Старший брат ее, кузнец.

Глазки Глаши — васильковы,
Озарят они альковы,
  Точно звезды декабря,
Пробуждают в князе зверя,
В страсть свою всесильно веря,
  К пылу новому храбря.
Не кляла Глафира доли,
Полудикая дотоле,
  Забрала над Ором власть.
Плеть его давно не хлещет,
Перед Глашей Ор трепещет,
  Проклиная втайне страсть.
Что поделать! мозг бессилен,
Точно днем при солнце филин, —
  Село чувство на престол.
Всем привольно, всем вольготно,
Всем поется беззаботно,
  Весел в праздник людный стол.

Честь сестры оберегая,
Думал Петр: «Пускай другая,
  Но не Глаша — без венца».
Он один грустил в поместье,
И создался способ мести
  Вдруг в мозгу у кузнеца.
Что вы скажете! вот смех-то!
Когда радостно у всех-то,
  Положительно у всех,
Вздумал мстить крестьянин честный,
Замуравлен в мысли тесной,
  Что любовь без брака — грех.

Эх ты, матушка Россия,
Просвешенье, как Мессия —
  Не идет к тебе, хоть плачь.
Ты сама себе заноза,
Ты сама себе угроза,
  Ты сама себе палач!

Страна облачается в траур —
Великий поэт опочил…
И замер от горя преемник,
Чей гений певец отличил.

Театры беззвучны, как склепы;
На зданиях — черный кумач;
Притихли людей разговоры;
Бесслезен их искренний плач.

Лишилась держава пророка,
Устала святая звезда,
Светившая темному миру
Путь мысли, любви и труда.

Унылы холодные зори,
И мглисты бесцветные дни,
А ночи, как горе, глубоки,
Как злоба, жестоки они.

Рыдают воспетые ветры,
Поют панихиду моря,
Листву осыпают деревья
В июне, как в дни сентября.

Сияет торжественно лавра,
Но сумрачны лики икон;
Выходит старейший епископ
Из врат алтаря на амвон.

Выходит за ним духовенство, —
Оно в золоченой парче.
Кадило пылает в лампаде,
Лампада мерцает в свече.

Толпой окруженный народа,
Подходит к собору кортэж;
Но где же стенанья и слезы,
И скорбные возгласы где ж?

В толпе и природе затишье —
Ни жалоб, ни воплей, ни слез:
Когда умирают поэты,
Земное под чарами грез.

Несут светлоокие люди
Таинственный гроб к алтарю,
И славят церковные хоры
Загробного мира зарю.

Над гробом склонился преемник —
Безмолвен, как строгий гранит —
С негреющим солнцем во взоре
И лунною сенью ланит.

Он смотрит на первую маску:
Смерть шутит жестоко и зло…
Он видит — как лилии руки,
Он видит — как мрамор чело.

Что смолкли церковные хоры?
Что, в диве, склонилась толпа? —
С небес светозарною дымкой
Сквозь купол струится тропа.