Игорь Северянин - Том 3. Менестрель. Поэмы

Как будто сон: оркестр и капельмейстер,
Партер, духи, шелка, меха, лорнет.
Склонялся ли к Миньоне нежно Мейстер?
Ах, наяву склонялся или нет?

И для чего приходит дон Пасквале,
Как наяву когда-то, ныне в бред?…
Вернется ль жизнь когда-нибудь? Едва ли…
Как странно молвить: Собинов — скелет…

Узнав о смерти Вертера, несною
В закатный час я шел, тоской гоним,
И соловей, запевший над рекою,
Мне показался жалким перед ним!

О, как тонка особенность оттенка
В неповторимом горле у того,
Кем тронута была демимондэнка,
И соловей смолкал от чар его…

Ах, люди живут без стихов,
Без музыки люди живут,
И роскошью злобно зовут
Искусную музыку строф.

Ах, люди живут без икон,
Без Бога в безбожной душе.
Им чуждо оттенков туше, —
Лишь сплетни, обжорство и сон.

И даже — здесь, в доме моем, —
В поэта кумирне святой, —
И здесь тяготятся мечтой,
Стремясь обеззвучить мой дом…

Увы, даже дома и то
Сочувствия мне не найти…
И некуда вовсе уйти;
Ведь грезы не любит никто.

Теперь лишь один спекулянт, —
«Идеец», мазурик, палач, —
Плоды пожинает удач,
Смотря свысока на талант.

Черствеют и девьи сердца,
Нет больше лиричности в них, —
Наряды, танцульки, жених…
Любовь — пережиток глупца…

Жизнь стала противно-трезва,
И жадность — у всех идеал.
Желудок святыню попрал,
Свои предъявляя права.

Художник для всех — человек
Ленивый, ненужный, пустой,
О, трезвый, рабочий, сухой,
В искусство не верящий век!

В своей «Поэзе истребленья»
Анархию я предсказал.
Прошли три года, как мгновенье, —
И налетел мятежный шквал.

И вот теперь, когда наука
Побита неучем рабом,
Когда завыла чернь, как сука,
Хватив искусство батогом,

Теперь, когда интеллигента
К «буржую» приравнял народ,
И победила кинолента
Театр, прекрасного оплот,

Теперь, когда холопу любо
Мазнуть Рафаэля смолой, —
Не вы ль, о футуристы-кубо,
Происходящего виной?

Не ваши ль гнусные стихозы
И «современья пароход»
Зловонные взрастили розы
И развратили весь народ?

Не ваши ли мерзостные бредни
И сумасшедшая мазня
Забрызгали в Москве последний
Сарай, бездарностью дразня?

Ушли талантливые трусы
А обнаглевшая бездарь,
Как готтентоты и зулусы,
Тлит муз и пакостит алтарь.

А запад — для себя гуманный!.. —
С презреньем смотрит сквозь лорнет
На прах ориентальной, странной
Ему культуры в цвете лет.

И смотрит он не без злорадства
На поэтических вампук,
На все республичное царство,
Где президентом царь Бурлюк.

Куда ж деваться вам от срама,
Вы, русские низы и знать?
…Убрав царя, влюбиться в хама,
А гражданина вон изгнать?!..

Влюбиться в хама может хамка,
Бесстыжая в своей гульбе.
Позор стране, в поджоге замка
Нашедшей зрелище себе!

Позор стране, в руинах храма
Чинящей пакостный разврат!
Позор стране, проведшей хама —
Кощунника — меж царских врат!..

Зелено-дымчатое море. Гребни
Молочно-светозарные — во тьме.
Душа к Тебе в восторженном молебне.

Такая ясность в ледяном уме.
В октябрьский вечер, крепкий и суровый
Привет идущей из-за гор зиме,

Предвестнице весны издревле-новой!

Мы сходимся у моря под горой.
Там бродим по камням. Потом уходим,
Уходим опечаленно домой

И дома вспоминаем, как мы бродим.
И это — все. И больше — ничего.
Но в этом мы такой восторг находим!

Скажи мне, дорогая, — отчего?

Ты все молчишь, как вечер в октябре,
Но плещется душа, как море — в штиле.
Мы в инее, в лиловом серебре.