Игорь Северянин - Том 3. Менестрель. Поэмы

О, водопады Aluojа —
Пятиуступная стремнина,
Пленительные падуны!
Паденье ваше — удалое!
Вы, кем овлажнена ложбина,
Вы, кто над скалами звучны, —
Краса эстийской стороны, —
Я вас пою, о водопады
Реки извилистой и бурной,
В орешник, в густоте сумбурной
Запрятанные! Край прохлады
В полдневный изумрудный зной,
Отныне вы воспеты мной!

От Aluojа до Pühajõgi
  Нет ни вершка:
Одна с другой сомкнулись в беге
  С рекой река.

Какой он быстрый! какой он шустрый
  Хрусталь — приток!
А при слияньи, в затоне, грустный
  Речной цветок.

Он в Pühajõgi иль в Aluoja
  Узнаешь, как
Когда ни доброе и ни злое,
  А просто так!

Ведь влага — влагой, река — рекою,
  Водой — вода.
Так наше чувство — призыв к покою, —
  Цветет всегда.

Оно твое ли? оно мое ли?
  Никто того
Из нас не знает. Но нет в том боли, —
  Лишь торжество.

Алая монахиня.
Очи — изумруд.
Дерзость в них и ласковость.
Нрав капризен. Крут.

Льдяная. Надменная.
Едкая. Кому,
Богу или Дьяволу, —
Служит — не пойму.

Нежно-милосердная.
Жестока и зла.
Сколько душ погублено!
Сколько душ спасла!

Помолись за грешника,
С чистым согреши…
О, душа безгранная,
Дева без души!

Слова без песен есть, и песни
Без слов, но вот что улови:
Любви без жертвы нет, и если
Нет жертвы, значит — нет любви.

Любовь и жертва, вы — синоним,
И тождественны вы во всем:
Когда любовь мы окороним,
Мы Богу жертву принесем.

Любовь светла и жертва тоже:
Ведь жертвы вынужденной нет.
И-а всем, что с принужденьем схоже,
Лежит клеймо, позор, запрет.

Любви без жертвы не бывает.
Неизменимо, вновь и вновь,
Упорно сердце повторяет:
Любовь без жертвы — не любовь!

Проворная, просторная бежала по весне вода.
Ты, черная, позорная зима-мертвунья, сгинь.
Амурная, задорная, шалила дева Кеvаde.
Лазорно-иллюзорная, сияла небосинь.

Узорная, озерная трава на пряже невода.
Минорная подгорная растительность болот.
Фаворная, вся флерная смеюнья-струнья Kevade.
Упорная бесспорная забота от работ.

Мы с ней идем над морем вдоль откоса:
Лазурен штиль в лучистом серебре,
И вкус прессованного абрикоса
Таит шиповник прелый на горе.

Студеный день склоняется к заре.
Четвертый солнца час прищурен косо.
Щетиною засохшего покоса
Мы с ней идем над морем в октябре.

Мучительно представить город нам, —
Ведь он нанес удар тем самым снам,
Которыми у моря мы томимы.

Но не могли забыть его совсем:
Еще вчера мы были в нем, — меж тем,
Как с нашим морем часто разлучимы.

Соловьи поют сиреньи мотивы
Из бокалов зеленых весны,
И гудящие локомотивы
На ажуре весны так грузны…

Вся весна соловьится, пьянея,
Как и я, как и ты, как и все.
И у жертвенника Гименея
Мир, брачуясь, приникнул к росе…

На душе так светло соловьисто, —
Вся она — аромат, звон и свист!
И от этого вешнего свиста
Соловьится сирень — аметист…

Серебряно — зелено — голубою
  Луною
Освещен ноябрьский снег.
В тиши, в глуши заброшен я с тобою.
  Со мною
Ты, чарунья нежных нег.

Ночь так тиха, как тихи ночи моря
  Без бури.
Лунно-лучезарен лед.
Мир бьется в политической уморе,
  Понурив
Свой когда-то гордый лет.

Нам дела нет до чуждого нам мира —
  Кошмара
Зла враждующих людей.
Лишь лунные лучи поют, как лира.
  В них — чара,
Символ в них любви моей.

Тüu ночью внемлет стуку:
  Тук-тук-тук.
— «Это ты, мой милый Jukku,
  Верный друг?

Это ты, невоплотимый?
  Дон ли, Ганг
Ты покинул для любимой?
  Иль ты — Ванг?

Vang и Jukku! вас ведь двое…
  Общий лик…
В нем единство роковое:
  Вечный миг». —