Фридрих Ницше - Дионисовы дифирамбы

Прочь!
И он убежал,
мой товарищ единственный,
мой великий противник,
мой неведомый,
мой бог-истязатель!..
Нет!
Воротись!
Со всеми твоими пытками!
К тебе текут мои слёзы,
когда с тобою мы врозь,
и напоследок сердце
ради тебя зажглось.
Вернись, мой неведомый Бог,
вернись, моя боль ,
вернись, мой последний вздох!..

Образумься, Ариадна!..
Малы уши твои, мои уши твои:
умное слово вмести!
Если не ненавидишь себя, как любить?..
Я твой лабиринт...

И давно ты сидишь
на своём злосчастье?
Как бы тебе не высидеть
яйцо,
яйцо с василиском
из долгой твоей хандры!

Что там крадётся Заратустра по ущельям?

Изъязвлённый, недоверчивый, угрюмый,
соглядатай давний —
и вдруг — удар
молнии, яркий, страшный,
удар из бездны в небо —
сотрясается самой горы
чрево...

Где слились в одно
ненависть и молнии стрела,
где грянуло проклятье —
на горах теперь ютится Заратустры гнев,
грозовою тучей крадётся по кручам.

Зарывайтесь же в последнюю перину!
Марш в постель, неженки!
Своды полнятся раскатами громов,
стены ходят ходуном и скрепы —
Заратустра изрыгает проклятья ...

О, разменная мелочь мира,
слава , —
лишь в перчатках я коснусь монеты этой,
с отвращеньем раздавлю её ногою.

Кто там жаждет оплаты?
Лишь продажный...
На лотке разложен, он хватает
жирными руками
жестяную побрякушку славы.

— Хочешь купить их?
Они все продаются.
Только цену назначь побольше!
Побренчи тугой мошною!
Иначе ты придашь им весу ,
придашь весу их добродетели ...

Они все добродетельны.
Слава с добродетелью — не разлить водою.
Мир со дня своего основанья
платит за трезвон добродетели
трескотнёй славы.
Мир живёт этим гвалтом...

Перед всеми добродетельными
хочу быть виноватым,
виноватым самой тяжкой виною!
Перед всеми горланами славы
стань червём, моё честолюбье!
Меж такими у меня одно желанье —
стать самым ничтожным ...

О, разменная мелочь мира,
слава , —
лишь в перчатках я коснусь монеты этой,
с отвращеньем раздавлю её ногою.

Тише! —
Обо всём великом — я зрю величье! —
надо молчать
или — вещать:
вещай же,
моя восторженная мудрость!

Подымаю взор —
там раскинулись моря света:
— о ночь, о тишина, о гробовой гул!..

Я знак узрел:
из самых дальних далей
ко мне нисходит, медленно мерцая,
созвездье...

О высшее созвездье бытия!
О вечных символов скрижаль!
Ты — ко мне нисходишь?
Чего не зрел никто —
твоя немая красота —
как? взоров не бежит она моих?

О печать непреложности!
О вечных символов скрижаль!
Уж ты-то знаешь,
что́ они все ненавидят,
что́ один я люблю:
твою вечность ,
твою непреложность !
Вечно разжигает мою любовь
лишь она — непреложность.

О печать непреложности!
О высшее созвездье бытия! —
коего не достигает желанье,
коего не пятнает ничьё «Нет», —
вечное «Да» бытия!
Навечно я — твоё «Да»:
ибо я люблю тебя, Вечность!

Прошло десять лет, —
ни капли меня не коснулось,
ни влажного ветерка, ни росинки любви
— земля без дождей...
Теперь я прошу свою мудрость,
средь засухи этой скупою не быть:
излейся сама, сама упади росою,
сама стань дождём пожелтевшей пустыни!

Однажды прогнал я тучи
прочь от моих вершин, —
«больше света, вы, скопления тьмы!», сказал им.
Сегодня маню их назад:
сгустите тьму вкруг меня своими сосцами!
— Хочу подоить вас,
вы, коровы высот!
парную мудрость, росную сладость любви
я разолью над землёй.

Прочь, прочь, те истины,
что мрачно глядят!
Не желаю я на вершинах своих
горькие, нетерпеливые истины видеть.
Златой осиянна улыбкой,
напитана сладостью солнца, с румянцем любви,
пусть придёт ко мне истина нынче, —
только зрелую истину сорву я с дерев.