Дмитрий Быков - Последнее время

В который раз перетерпев облом,
Он снова очутился за столом,
К которому упорно возвращался,
С какою бы надеждой ни прощался.
От всякого полезного труда
Всевышний уводил его сюда —
Как если б только это псевдодело
К добру вело и тайный смысл имело.
Невидимая длань его вела
К проверенному месту у стола,
Который был ему защитой чести,
Или орудьем мести, или вместе.

И постепенно — как плетется сеть —
Он начал вновь от этого косеть.
Пошла плясать гостиничная келья,—
Но это было пьянство без похмелья.
Герой сидел с яснеющим лицом.
Словцо уже низалось за словцом,
И демон упивался, как Гораций,
Сладчайшей из возможных компенсаций.
По опустевшей улице внизу
Пронесся ветер, посулив грозу,
И пленный дух насторожился, слыша,
Как где-то далеко слетела крыша.

По мере нарастания страстей
В четвертой из задуманных частей
Сдвигалось все (герой впадал в нирвану),
И скоро ливень рухнул на Гавану.
Вода неслась по ржавым желобам,
Не внемля раздраженным жалобам.
На улицах, которые отвыкли
От новизны, закручивались вихри.
Шаталось все. Трещал любой зажим.
Заколебался кастровский режим,
И там, где бились молнии огнисты,
Мелькнула тень диктатора Батисты.

Циклон, клубясь и воя, был влеком
С окраины на самый Маликон —
Ошую бар снесло, а одесную
Расплющило палатку овощную.
Мулатке предназначенный мулат
Проснулся от прохлады, влез в халат,
Увидел гибель овощной палатки —
И клятву дал не подходить к мулатке.

Мир распадался. Пишущий герой
В окно украдкой взглядывал порой:
Все погрязало в хаосе, в развале.
Он делал то, зачем его призвали.
Пусть не любовь, пускай свободный стих
Взрывала глушь окраин городских:
Один, без алкоголя и нимфеток,
Он миссию вершил — не так, так этак.
Он мог писать, а мог в кафе пастись —
Но не умел от этого спастись:
В который раз Господь его посредством
Разделывался с пагубным наследством!

В каморке ветер стены сотрясал.
Проснулась та, о коей он писал.
Восторгом перед бешенством стихии
Наполнились глаза ее сухие.
Хотелось петь, безумствовать, блудить.
Герой в ней умудрился разбудить
Ту часть души, любовников усладу,
Что в женских душах тяготеет к аду.
Она впивала сладкую тоску,
Ладонь прижавши к левому соску,
Покусывая правый кулачонок
(Извечный жест испуганных девчонок).

Тогда герой услышал сквозь прибой:
«Ты победил. Я более с тобой,
Чем можно быть в объятье самом тесном:
Мы связаны союзом самым честным.
Не в тесной койке, в облаке стыда,—
С тобою мы сливаемся тогда,
Когда, томимый творческой тоскою,
Ты рушишь мир, а я привычно строю,
И этот путь пройдем мы сотни раз.
Иного нет сближения для нас,
Но в огненных разрывах и извивах
Мы ближе всех любовников счастливых».

Прибоем бил и пальмами качал
Союз извечно родственных начал.
Разгул стихий дошел до апогея,
Сливались хлябь и твердь, Уран и Гея.
Та цепь огней, что городом была,
Мигнула, раскаляясь добела,
И всю ее смела и поглотила
Любовь, что движет солнце и светила.

Меж апрелем и маем,
Не сейчас, а давно,
На одной из окраин —
Например, в Строгино,
До которой добраться
На подземке нельзя,
Проводить новобранца
Подгребают друзья.

В этих спальных районах,
В их пайковых пирах,
В этих липах и кленах,
«Жигулях» во дворах,
В простынях полосатых
На балконах, весной,—
Веял в семидесятых
Свежий дух городской.

И поныне мне сладок —
Или горек скорей?—
Воздух детских площадок,
Гаражей, пустырей,
Имена остановок —
«Школа», «Ясли», «Детсад»
И аккордов дворовых
Полуночный надсад.

…Вот и родичи в сборе,
И с запасом вина,
Пошумев в коридоре,
Подтянулась шпана;
И дедок-краснофлотец —
Две беззубых десны —
Шепчет малому: «Хлопец,
Две зимы, две весны»…

И приятель с гитарой
Затянул, загрустив,
На какой-нибудь старый,
Неизменный мотив,
Вон и тетка запела,
Хоть почти не пила,—
То ли «Дон» а капелла,
Толи «Колокола»…

Но под пение друга
Призывник удивлен,
Что от этого круга
Он уже отделен,
Что в привычном застолье,
Меж дворовых парней,
Он как место пустое
Или призрак, верней.

И под тост краснофлотца
Он внезапно поймет:
Даже если вернется —
Он вернется не тот.
Все прощанья — навеки.
Как же это, постой?
Но внесут чебуреки,
Разольют по шестой…