Дмитрий Быков - Последнее время

На зимней Кубе сумерки быстры.
Еще горят закатные костры
На западе, над баркой рыболова,—
А на востоке все уже лилово.
В короткий этот сумеречный час
Мир наводняют пары красных глаз —
Несутся допотопные модели
(Своих не выпускают при Фиделе).
Тут ветра беззаконного порыв,
Взметя листву и свалку перерыв,
Гоня в пыли окурков караваны,
Проносится по улицам Гаваны,
Чтобы затихнуть где-то в Санта-Фе.
В такое время лучше быть в кафе,
Где, воздавая честь «Гавана-клабу»,
Туристы совмещают ром и бабу.

В таком кафе, набравшийся за двух,
Торчал у стойки некий пленный дух.
Он вынул деньги, чтобы расплатиться,
И размышлял, в кого бы воплотиться.
За окнами спешил чужой народ,
В остатках рома оплавлялся лед,
В душе героя было как-то мглисто.
Пред ним лежала пачка «Монте-Кристо»

Он не курил кубинских сигарет
С полузабытых отроческих лет,
Когда покрылись щеки первым пухом,
Когда еще он не был пленным духом.
Двугривенный за пачку — вся цена.
Острила ведьма юная одна,
В общаге обжимаясь с ним за шкафом:
«За двадцать коп себе казаться графом!»
Зажженный упоительной игрой,
Наш несколько смутившийся герой
Ей отвечал, прикинувшись повесой:
«Все лучше, чем за сорок — стюардессой!»

Из детской той игры возникла связь,
Что и за десять лет не прервалась.
В снегах Москвы, под пальмами ли юга
Они исправно мучили друг друга,
Смущая наши скудные края
Такою полнотою бытия,
Что отравляли этим сладким ядом
Чужую жизнь, случившуюся рядом.
Любой, кто вовлекался в их игру,
Проваливался в черную дыру:
Так кот, увидев, как играют тигры,
Не станет вновь играть в кошачьи игры.
Кому красотка путь ни перешла б —
Тотчас переходил в иной масштаб,
И так же обходился с миром демон,
Кого бы, пролетая, ни задел он.
Измучив душ невинных без числа,
Судьба ее в Канаду занесла
(Он видел в том особую усладу,
Что прилетел сюда через Канаду).

Тогда-то он и начал понимать
Свое предназначение — ломать,
Доламывать, дотаптывать до праха
Все, что еще висит на грани краха;
Заставив прыгнуть выше головы
(Подчас с исходом гибельным, увы) —
Изобличать начертанные враки…
Беда была лишь в том, что для игры
Нужны не только горние миры,
Не только ослепительные бездны:
Они для одиночек бесполезны.
Чтоб вновь на мирозданье посягнуть,
Он должен был найти кого-нибудь,
Поднять до пика, довести до края,
Ломая чью-то жизнь и претворяя.

Воззрев на посетителей шинка,
Он обнаружил пегого щенка,
Смотревшего просительно и кротко,
Как нищая кубинская красотка;
Привычно проницая первый слой,
Наш дух смекнул, что пес довольно злой:
Тому, кто не бросает мяса на пол,
Он запросто бы что-нибудь оттяпал.
Седой мулат, опять же пьяный в дым,
О чем-то спорил с менее седым;
Развинченный подросток в желтой майке
Травил дружку двусмысленные байки.
Да девочка за угловым столом
Холодной колой разбавляла ром,
И дух, в извечной жажде воплощенья,
Припомнил все приемы обольщенья.

Тьма за окном была уже густа.
Красавица являла те места,
Которые при близком рассмотренье
Внушали мысль об интенсивном тренье
Общеизвестных трущихся частей;
Она, как завсегдатай на гостей,
Взирала на пьянеющих и пьяных,
Рассевшихся на стульях и диванах,
Как бы держа в ладони весь шинок,
Чуть разведя колени голых ног,
Сведя при этом острые лопатки…
И пленный дух заговорил к мулатке.

Он начал так: «Прелестное дитя!
Я вправе так назвать тебя, хотя
В любовной битве, сладостной и тяжкой,
Себя я ощутил бы первоклашкой.
Сегодня, если вместе выйдем в ночь,
Мы ход вещей сумеем превозмочь,
Извлечь тебя из схемы, как из рамы,
И мелодраму дотянуть до драмы.
Когда б ты знала русские слова,
Я мог бы процитировать сперва
Историю про темные кошмары
Подоблачной красавицы Тамары.
И впрямь — каков бы стал ее удел,
Когда бы демон мимо поглядел?
Ответь и ты — не торопи ответ лишь:
Что будет, если ты меня отвергнешь?
Ты молода — и будешь молода
Еще лет пять иль шесть, но никогда
Ты не узнаешь жара и озноба
Такого, как теперь, когда мы оба
Сошлись в ночи, пространство победив.
Нас ждет любовь, отчаянье, разрыв,
Звонки ночами, письма издалече,
Две-три еще мучительные встречи
Да твой ребенок с именем моим,
Что будет той же горечью томим
И мне, сгорая жаждой воплощенья,
Не даст ни примиренья, ни прощенья.