Николай Морозов - Стихотворения

Каждый литературно-образованный человек знает, что все оригинальные авторы отличаются своим складом речи , даже и в том случае, когда мы сравниваем их с писателями того же самого поколения. Мы русские легко отличаем, например, склад. речи Гоголя от склада речи Пушкина или Тургенева. В английской литературе склад речи Теккерея совсем не похож на склад речи Диккенса, и в них обоих чувствуется ещё большее различие от склада речи Киплинга или Бретгарта, как принадлежащих к следующему поколению. Спешу отметить, что я говорю здесь только о складе речи , а никак не о складе мысли , который тоже различен у каждого оригинального писателя.

Склад мысли сохраняется даже и в переводе на иностранные языки, тогда как склад речи почти теряется, заменяясь складом речи переводчика, да и в подстрочниках, каковы, например, старинные переводы религиозных книг, первоначальный склад речи во многих существенных деталях исчезает. Вот почему то, о чём я хочу здесь писать, лишь соприкасается с той стилеметрией , зародыши которой мы находим у Гомперца, Лютославского и др., разрабатывавших слог Платона и некоторых других греко-латинских писателей [2], о чём я ещё буду иметь случай говорить ниже.

Чтобы выяснить сразу то, что я хочу здесь сказать, рассмотрю несколько примеров. Возьмём хотя бы в нашем русском языке два легко заменимые друг другом слова: «так как» и «потому что» . Почти в каждой фразе одно из них можно заменить другим с сохранением первоначального смысла, и потому в переводе на иностранный язык такое различие в складе речи исчезает, между тем как в оригинале одни авторы могут машинально употреблять почти исключительно первую из этих «служебных частиц речи», редко вспоминая о существовании второй, другие же авторы поступят совершенно наоборот. Точно также слово иной большинством современных авторов, хотя и не всеми, постоянно заменяется словом другой . Одни авторы часто прибегают к слову который , другие же его не любят и заменяют причастной формой глагола, который пришлось бы поставить за ним. Одни часто употребляют служебную частицу между , другие пишут вместо неё: среди или средь . У одних фраза длинная, с постоянными придаточными предложениями, у других – короткая; у одних очень часты деепричастия, а у других их почти совсем нет. Одни постоянно прибегают к помощи слова этот , другие часто заменяют его словом тот и т. д., и т. д. Все эти различия в нашем складе речи обусловливаются чисто машинальными причинами, целым рядом предыдущих внешних и внутренних лингвистических влияний, ушедших у нас уже давно в область бессознательного. Вот почему служебные частицы речи с таким же правом можно бы назвать и распорядительными . Они не только служат, но и распоряжаются нашей речью.

Именно эти предыдущие влияния чаще или реже напоминают нам то или другое из известных нам слов, как в письме, так и в живом разговоре, и потому мы нередко встречаем людей, против собственной воли постоянно произносящих какое-нибудь присловие в роде: понимаете , или то-есть , или так сказать , а иногда и какое-нибудь сложное вставное изречение.

В письме это, понятно, сглаживается, так как человек всегда может обдумать фразу прежде, чем писать её, а в печати искусственная обработка естественного склада речи достигает нередко очень больших размеров.

Все авторы печатают свои произведения с так называемыми корректурными поправками, где заботливо разрежают частящие слова, в особенности, если они попадаются по два раза в той же самой фразе. Однако, подобные поправки производятся обязательно лишь тогда, когда естественный склад речи автора, вследствие слишком частого употребления излюбленных им служебных частиц, делается неуклюжим, не литературным. Поэтому даже и печатание не окончательно уничтожает особенности естественного склада речи писателя. Именно потому, когда автор нам хорошо известен по прежним его произведениям, мы легко угадываем его и в новых, в особенности, если нам прочтут достаточно длинный отрывок.