Василий Сумбатов - Прозрачная тьма - Собрание стихотворений

Давно столица экзархата
Уездным стала городком;
Над ней – закат, но нет заката
Воспоминаньям о былом,

И неувядший блеск мозаик
Сквозь муть пятнадцати веков, –
Как взлет вечерний птичьих стаек,
Всё так же древен, так же нов.

В мозаиках – всё неизменно, –
Жизнь застеклялась на стенах, –
И видит старая Равенна
Былое, как в зеркальных снах.

И в тс же сны с благоговением
Здесь в храмах я вперяю взгляд,
И византийские виденья
Со мной о прошлом говорят.

Закат снижается, бледнея,
Вдоль стен кудрявится акант,
Вхожу под купол мавзолея,
Где погребен бессмертный Дант.

Внутри над ветхими венками
Звучит стихами тишина,
И так же здесь душа, как в храме,
Благоговения полна, –

Здесь веет славою нетленной,
Перед которой время – прах.
Здесь вечность грезит вдохновенно,
Заснув у Данта на руках.

Не яблони ли в небе отцвели?
Не мотыльков ли белых кружит стая?
Не лепестки ль, не крылья ли, блистая,
В морозный день на старый Рим легли?
Нежданный гость полуденной земли –
Везде белеет пелена густая,
Покрыта ей и улица пустая,

И древний храм, и пышный парк вдали.
Когда мороз под ледяным забралом
Шагает вдоль по улицам пустым,
Покрытым серебристым покрывалом, –
И чуждый мир мне кажется родным,
И близок мне – в уборе небывалом –
Великий город семихолмный Рим.

Крутится, свищет над Римом пурга,
Пальму и кедр одевая в снега.
С дрожью в поникших остывших ветвях
Пальма вздыхает о солнечных днях,
Грезит о юге, где сладостен зной,
Видит далекий Египет родной.
Кедр же, купаясь в пушистом снегу,
Грезит о севере, видит тайгу,
С поднятой гордо стоит головой,
Шапкой красуясь своей снеговой.
Ветер насмешливо смотрит на них, –
Слышал и помнит он гейневский стих, –
Как под метелью на голой скале
Кедр одинокий мечтал о тепле,
Как он дремал, и сквозь белую тьму
Грезилась стройная пальма ему, –
Пальма, что нынче с ним рядом растет,
Но никогда ни его не поймет,
Ни этой снежной красы, что кругом
Вьется и блещет живым серебром.

Сегодня в буйный снегопад,
В мороз сердитый – молний взгляд
Не раз сияньем голубым
Зажег под снегом спящий Рим,
И гром так грозно грохотал,
Как бомб разрывы, как обвал,
Стремглав катящийся с вершин
По пестрым склонам Апеннин.
Нам всем случалось слышать гром –
В грозу и даже ясным днем, –
И это не дивило нас,
Но гром зимой, в морозный час,
И молний блеск сквозь снег густой
Уже не кажутся простой
Игрой природы, – что-то в них
Звучит как грозный вещий стих,
Как укоризна, как запрет,
Как предсказанье страшных бед,
Как кем-то поданный сигнал,
Что уж идет девятый вал.

Их было трое – молодых прислужниц
В известной всем таверне Азэлины, –
Все три – красавицы: Сиона дочь Мария,
Гречанка Эгле, Смирна из Египта.

Когда дохнул огнем Везувий на Помпею
И раскаленный град камней, песка и пепла
Низвергнулся на обреченный город,
Веселая таверна опустела.

Все завсегдатаи мгновенно разбежались,
Кто – по домам, кто – к Сарно, кто – на взморье,
И три красавицы покинули таверну,
И все в один и тот же час погибли…

Прошли века. Обличье тела Смирны
Нашли среди других у алтаря Изиды,
А тело Эгле – в парке пышной виллы,
В объятиях патриция Марцелла;

У цирка в портике нашли Марии тело,
Она в земном поклоне там застыла
Пред камнем, на котором был изваян
Из слов молитвы «Pater noster» крест.

Дуб пожелтевший одинокий
Над кручей горною повис
И, мучим жаждою жестокой,
С тоской глядит в долину, вниз,

Где травы шелковые тучны,
Где допотопною змеей
Ползет-скользит ручей беззвучно,
Блестя холодной чешуей…

О, если бы взмахнуть ветвями,
Из камня вырвать кисть корней,
Слететь орлиными путями
Туда, где жизнь для всех вольней,

Где сын его в избытке силы
Кичится зеленью ветвей,
Не зная жажды, что томила
Его отца от юных дней.